«Революция сверху» в России
Шрифт:
15 февраля 1858 года — после получения известий о начале освобождения крестьян, Герцен обращается к царю с теми словами, которые будто бы произнес римский император-язычник, признавая правоту Христа:
«Ты победил, Галилеянин! […] С того дня как Александр II подписал первый акт, всенародно высказавший, что он со стороны освобождения крестьян, что он его хочет, с тех пор наше положение к нему изменилось.
Мы имеем дело уже не с случайным преемником Николая, — а с мощным деятелем, открывающим новую эру для России, он столько же наследник 14 декабря, как Николая. Он работает с нами — для великого
1 апреля 1858 года —
«Письма, полученные нами, печальны. Партия Александра Николаевича решительно не в авантаже. Орловы и Панины в Петербурге, Закревские в Москве одолевают и смело ведут Россию и царя вспять […]
Вместо уничтожения цензуры — цензуру удвоили, запутали; прежде цензировали — цензоры, попы и тайная полиция; теперь все ведомства будут цензировать, каждое министерство приставит своего евнуха к литературному сералю, и это в то время, как ждали облегчения цензуры […] Заставить молчать, позволивши хоть немного говорить, — трудно и нелепо. Русская литература переедет в Лондон. Мы ей, сверх английской свободы и родного приветствия, приготовим лучшую бумагу и отличные чернила».
15 апреля 1858 года — из статьи под заглавием «Победа» (по поводу увольнения трех членов правительства):
«Сейчас мы получаем известие об отрешении Брока, Норова и Вяземского. Это большое торжество разума, большая победа Александра II над рутиной. С нетерпением станем мы ожидать, что сделает новый министр финансов. Во всяком случае, долой откуп, потому что откуп — подкуп чиновничества; пока он существует, государство ни шагу не сделает вперед.
Ну! а когда же Панина-то с Закревским? Пора бы, пора бы!»
1 июня 1858 года —
«Александр II не оправдал надежд, которые Россия имела при его воцарении. В прошлом июне он еще стоял, как богатырь наших сказок, на перекрестке — пойдет ли он направо, пойдет ли он налево, нельзя было знать; казалось, что он непременно пойдет по пути развития, освобождения, устройства… вот шаг и еще шаг — но вдруг он одумался и повернул: Слева направо».
15 августа 1858 года —
«Государь, мы с ужасом прочли проекты центрального комитета. Остановитесь! Не утверждайте! Вы подпишете свой стыд и гибель России. Как честные люди, от искренней скорби и от искреннего добра, ради всего святого, умоляем вас: не утверждайте! Одумайтесь!
И далее — столь же нервно, от надежды к печали и обратно — до 19 февраля 1861 года, и после этого дня…
Размышляя над разными движениями власти влево и вправо, заметим, что эти «галсы» были также в природе вещей: едва ли не буквальностью оказывается метафора, что всякий спуск с горы требует «зигзагов». Преобразования сверху все время корректируются левыми и правыми движениями — иначе произойдет стремительное, катастрофическое падение…
Порою разные галсы производились вполне осознанно, временами — стихийно. Иногда (объективно или субъективно) складывалось своеобразное разделение труда между правительственными деятелями: одни для послаблений, другие для укрощений. Любопытно, что подобное «разделение труда» существует, вероятно, всегда, при самых разных режимах. Так, даже у Николая I были «плохие» министры для зажима, охлаждения (Бенкевдорф, Дубельт, Чернышев) и «хорошие» для уступок, либерального маневра (Киселев, Блудов, Перовский). При Александре II смысл подобного
Сейчас, век спустя, мы неплохо различаем, что общество преувеличивало (хотело преувеличить!) разногласия между левыми и правыми сановниками, хотя мы, потомки, уж скорее преуменьшаем: и разделение труда было, и борьба была!
Зато мы сами, в свою очередь, склонны, кажется, преувеличивать разноречия наших сегодняшних лидеров, не отличая (не имея возможности отличить!) их действительные споры и разделение политических ролей…
Снова обратившись к перечню реформ, опять же заметим, что разные сферы их переплетаются постоянно, иногда довольно противоречиво, даже причудливо.
Так, и либеральные дворяне (преобладавшие в нечерноземных губерниях, в частности Тверской), и крепостники (более всего в барщинных, черноземных краях) старались, каждая группа по-своему, повлиять на правительство и его планы освобождения крестьян. Органами обсуждения и влияния стали сначала губернские комитеты, а затем представители этих комитетов, приглашенные в 1859 году в Петербург для обсуждения вопроса в Редакционных комиссиях.
Меж тем при самодержавном режиме само обсуждение государственного вопроса дворянскими выборными депутатами было своего рода демократией.
Любопытно, что с разных сторон, по разным мотивам в демократизации были заинтересованы и действительные сторонники ограничения самодержавия, внедрения европейских форм правления, иначе говоря, либералы и ярые крепостники, которые вчера еще думать не желали о каком-либо ограничении петербургской власти, поскольку она им гарантировала надежное обладание крепостными. Теперь же, когда дело обернулось иначе, собакевичи и ноздревы тоже норовили использовать выборное, совещательное начало и, надо сказать, делали это довольно мастерски через посредство таких толковых лидеров, как полтавский помещик Позен, не говоря уже о прежде упомянутых Гагарине, М. Муравьеве и других. Более того, умно и демагогически отстаивая «демократию», эти люди в своих речах и теориях договорились до двух моментов.
Во-первых, требуя, чтобы власть ограничила свое вмешательство в отношения между помещиком и крестьянином, они утверждали, будто куда справедливее, свободнее, демократичнее и уважительнее к личности дворянина было бы разрешить каждому из них самостоятельно договориться со своими крепостными: сколько земли у них останется и сколько у помещика, каковы условия выкупа и т. п.
Во-вторых, часть дворянства, в их числе влиятельные московские тузы, требовала от Александра II «политической компенсации» за утрачиваемую власть над мужиками. Логика примерно такова: прежде помещик богатством, крепостными душами обеспечивал свою относительную независимость от высшей власти; теперь же, лишившись важных привилегий, он совсем беззащитен перед могучим чиновничеством — значит, надо увеличить прямое влияние вчерашних душевладельцев на самодержавное правление, а для того узаконить, сделать постоянными учреждения вроде, скажем, Редакционных комиссий, где высшая власть обязана будет советоваться с дворянством…
А ведь внешне и в самом деле эти проекты выглядят привлекательно: ограничивается всесилие высшей власти! Так, да не так. Тут мы должны вывести еще уроки, преподаваемые российской «революцией сверху».
Дело в том, что в эпоху таких коренных преобразований, как реформы Петра, реформы 1860-х годов (и других, позднейших), верховная власть обычно прогрессивнее, лучше среднего звена. Она дальше, глубже видит интересы правящего класса, сословия, слоя, нежели сам этот слой, эгоистически ограниченный и недальновидный.