Рэй Брэдбери (Том 2-й дополнительный)

Брэдбери Рэй Дуглас

— Отдай! — закричала Агата, сообразив, что Тимоти отнял у нее всю радость первооткрытия. — Отдай ключ! — Она выхватила у него ключик.

Ноздри нашей Бабушки шевельнулись — она дышала! Это было так же невероятно, как если бы из ее ноздрей повалил пар или полыхнул огонь!

— Я тоже хочу!.. — не выдержал я и, вырвав у Агаты ключ, с силой повернул его… Дзинь!

Уста чудесной куклы разомкнулись.

— Я тоже!

— Я!..

— Я!..

Бабушка внезапно поднялась и села.

Мы в испуге отпрянули.

Но мы уже знали — она родилась! Родилась! И это сделали мы!

Она вертела головой, она смотрела, она шевелила

губами. И первое, что она сделала, она засмеялась.

Тут мы совсем забыли о страхе, забыли, что минуту назад шарахнулись от нее. Теперь звуки смеха, столь неожиданного и внезапного, притягивали нас к ней с такой силой, с какой зачарованного и испуганного зрителя влечет к себе змеиный ров.

Какой же это был заразительный, веселый и искренний смех, в нем не было ни тени иронии, он приветствовал нас и словно бы говорил: да, это странный мир, он огромен и полон неожиданностей, в нем может случиться всякое, даже самое невероятное, и неправдоподобное, и, если хотите, нелепое, но при всем этом я рада в него вступить и теперь не променяю его ни на какой другой. Я не хочу снова уснуть и вернуться туда, откуда пришла. Вот о чем говорил этот смех.

Бабушка проснулась. Мы разбудили ее. Своими воплями радости мы вызвали ее к жизни. Теперь ей оставалось лишь встать и выйти к нам.

И она сделала это. Она вышла из саркофага, отбросив прочь пеленавшие ее покрывала, сделала шаг, отряхивая и разглаживая складки одежды, оглядываясь по сторонам, слоено искала зеркало, куда бы поглядеться. И она нашла его в наших глазах, где увидела свое отражение. Очевидно, оно понравилось ей, ибо смех сменился изумленной улыбкой,

Однако Агаты уже не было с нами. Напуганная всем происшедшим, она снова спряталась на крыльце. Но Бабушка словно не заметила этого.

Медленно поворачиваясь, она оглядела лужайку и тенистую улицу, словно впитывала в себя все новое и необычное. Ноздри ее трепетали, как будто она действительно с наслаждением вдыхала воздух райского сада, но совсем не торопилась вкусить от яблока познания и тут же испортить эту чудесную игру…

Наконец взгляд ее остановился на моем братце Тимоти.

— Ты, должно быть?…

— Тимоти. Или просто Тим, — радостно подсказал он.

— А ты?…

— Том, — ответил я.

До чего же хитрые эти Фанточини! Они прекрасно знали, кто из нас кто. И она, конечно, знала. Но они ее нарочно подучили сделать вид, будто она ничего не знает. Чтобы мы сами ей сказали, вроде как бы научили ее тому, что она и без нас отлично знает. Вот дела!

— Кажется, должен быть еще один мальчик, не так ли? — спросила Бабушка.

— Девочка! — раздался с крыльца негодующий голос Агаты.

— И ее, кажется, зовут Алисия?

— Агата! — Нотки обиды сменились настоящим негодованием.

— Ну, если не Алисия, тогда Альджернон…

— Агата!!! — И наша сестренка, не выдержав, высунула голову из-за перил, но тут же спряталась, багровея от стыда и унижения.

— Агата. — Бабушка произнесла это имя с чувством полного удовлетворения. — Итак, Агата, Тимоти и Том. Давайте-ка я погляжу на вас всех.

— Нет, раньше мы! Раньше мы… — Волнение было слишком велико.

Мы подошли поближе, мы обошли ее, а потом еще и еще раз, описывая круги вдоль границ ее территории. А ее территория кончалась там, где не было уже слышно мерного гудения, так похожего на гуденье пчелиного улья в разгар лета. Именно так оно и было. Это гуденье стало неотъемлемой и

характерной особенностью нашей Бабушки. С ней всегда было лето, раннее июньское утро, когда просыпаешься и видишь, как все вокруг прекрасно, чисто, прозрачно, и ничто не в силах омрачить этого совершенства. Даже не открывая глаз, ты уже знаешь, что все будет именно так — небо будет голубого цвета, а солнце начнет свой путь по нему, рисуя узоры из света и тени на листьях деревьев, на траве лужайки. И раньше всех за дело примутся пчелы; они уже побывали на лугах и полях и вернулись, чтобы полететь туда снова и вернуться, и так не один раз, все в золотой пыльце и в густом сладком нектаре, который изукрасил грудку и стекает с плеч, словно золотые эполеты. Разве вы не слышите, как они летят? Как парят в воздухе и на своем языке танца приветствуют друг друга, сообщают, куда лететь за сладким сиропом, от которого шалеют лесные медведи, приходят в необъяснимый экстаз мальчишки, а девчонки мнят о себе бог знает что и, вскакивая по вечерам с постелей, с замираньем сердца разглядывают в застывшей глади зеркала свои гладкие и блестящие, как у резвящихся дельфинов, тела.

Вот какие мысли и чувства пробудила в нас наша Электрическая Игрушка в этот знаменательный летний полдень на лужайке перед домом. Она влекла, притягивала, околдовывала, заставляла кружиться вокруг нее, запоминать то, что и запомнить-то невозможно, так необходимая нам, уже обласканным ее вниманием.

Разумеется, я говорю о себе и Тимоти, потому что Агата по-прежнему пряталась на крыльце. Но макушка ее то и дело показывалась из-за балюстрады — Агата старалась все увидеть, не упустить ни единого слова или жеста.

Наконец Тимоти воскликнул:

— Глаза!.. Ее глаза!

Да, глаза, чудесные, просто необыкновенные глаза. Ярче лазури на крышке саркофага или цвета глаз на маске, прятавшей ее лицо. Это были самые лучезарные и ясные глаза в мире, и светились они тихим светом.

— Твои глаза, — пробормотал, задыхаясь от волнения Тимоти, — точно такого цвета, как…

— Как что?

— Как мои любимые синие стеклянные шарики…

— Разве бывает что-нибудь лучше? — сказала она.

Потрясенный Тим просто не знал, что сказать.

Взгляд ее скользнул дальше и остановился на мне: она с интересом изучала мой нос, уши, подбородок.

— Ты Том?

— Да.

— А как мы с тобой? Станем друзьями? Ведь иначе и быть не может, раз мы собираемся жить под одной крышей и в будущем году…

— Я… — заикаясь, промолвил я и вдруг растерянно умолк.

— Знаю, — сказала Бабушка. — Ты, как щенок, рад бы залаять, да тянучка залепила пасть. Ты угощал щенка ячменным сахаром? Правда, смешно и все-таки грустно. Сначала покатываешься со смеху, глядя, как вертится бедняга, пытаясь освободиться, а потом тебе уже жаль его и ужасно стыдно. Бросаешься помочь и сам визжишь от радости, когда наконец слышишь его лай.

Я смущенно хмыкнул, вспомнив и щенка, и тот день, когда я проделал с ним такую штуку.

Бабушка оглянулась и тут заметила моего бумажного змея, беспомощно распластавшегося на лужайке.

— Оборвалась бечевка, — сразу догадалась она. — Нет, потерялась совсем. А без нее змей не полетит. Сейчас все будет в порядке.

Бабушка склонилась над змеем, мы с любопытством наблюдали, что будет дальше. Разве роботы умеют пускать змея? Когда Бабушка выпрямилась, змей был у нее в руках.

— Лети, — сказала она ему, словно птице.