Рейн и Рийна
Шрифт:
Мать уже смирилась со всем. Да и что ей еще остается, раз сын у нее такой уродился… Но сквозь стыд и невеселые мысли пробивается какое-то радостное чувство: сознание того, что сын уродился именно таким.
Она шепчет Рейну:
— И что в школе только скажут? Элли Каземаа столько для нас сделала. А теперь из-за тебя ей…
Рейн не слышит, что она говорит дальше. Не слышит больше вопросов судьи, ответов на них. Странное дело — в ушах у него звучит суровый голос Айна — соседа по парте:
— Я указал Рейну на недостатки
Голос Айна смолкает, вместо него раздается жалобное сопрано Ольви. И возникает перед глазами сама Ольви. Теребя носовой платочек, глядя на Рейка большими несчастными глазами, она говорит:
— Позорное пятно ложится на комсомольскую организацию всей школы…
Ольви готова расплакаться от этих слов. Она уже подносит платочек к глазам…
Черты Ольви расплываются, смазываются. Это уже слова Реэт, она явственно произносит:
— Ну что вы тут кудахчете… Человек должен сам понимать, что делает!
И тут же чей-то голос — Рейн затрудняется сказать чей — заявляет:
— А дурное влияние… Надо бы проверить, чем в этом фотоклубе дышат! Небось, именно там он и приобщился! Что там за люди вообще собираются…
Обличающий голос замирает, гомон в зале заглушает его окончательно.
Объявляют перерыв.
Рейн встает, выходит в коридор. Какой же из этих голосов — мне друг? Эта мысль не дает ему покоя.
В первый раз он задается вопросом: «Кто же мне друг?».
Сосед по парте? Те, с кем играю в баскет? Реэт, которая не терпит лжи? Юло и Эльмар — они тоже увлекаются фотографией? Жалостливая Ольви? Или Тойво, которому все до лампочки и который всегда поступает по-своему?
«Я дружу со всеми», — к этому выводу приходит Рейн к концу перерыва. Все вроде так, но Рейн чувствует, что ответ должен был бы звучать иначе.
30
«…и вот, присутствуя на судебном заседании, я пришла к следующему заключению: хотя семья Эрма и испытывает материальные затруднения, впредь выделять пособие Рейну Эрма следует реже.
Решение суровое, но, думаю, справедливое. Я верила в Рейна, в его прямоту, но выяснилось, что это обыкновенный неблагодарный мальчишка, на суде он изо всех сил старался произвести благоприятное впечатление и тем смягчить судей…» (Из выступления классной руководительницы на педсовете.)
31
Судебное заседание окончено. Тяжелая столетняя дверь выпускает людей из мрачноватого, обшитого темными панелями зала на улицу, залитую осенним солнцем.
Свидетели, просто любопытная публика, родственники, знакомые — те, кого вызвали сюда повесткой, и те, кто пришел по доброй воле… Все они пересекают овальный двор и через подворотню выходят на улицу. Здесь надо свернуть направо. Кто направляется домой, кто на завод, в
Выходя из подворотни, можно свернуть и налево. И тогда ты выйдешь к крутому склону холма, на котором когда-то была крепость. Здесь сложенная из плитняка городская стена образует тупик. Отсюда, с холма, открывается великолепная панорама — старинные дома, море, крепостной ров, улочки, площади; и люди, и машины кажутся отсюда совсем крохотными.
Группа туристов, вооруженных фотоаппаратами, мечется вдоль каменной балюстрады в поисках самого интересного ракурса…
Пришли сюда и Рейн с Рийной. Всю дорогу они промолчали. И теперь еще стоят молча на этом пятачке, окруженном средневековыми стенами. За спиной у них высится сложенная из плитняка арка. Слева — городские ворота, украшенные коваными гвоздями, справа — полуразрушенная стена.
Вот! Вот именно! Беззаботная юность на фоне мрачного средневековья!
Щелк, щелк, щелкают фотоаппараты туристов.
Рейн не знает, как быть. Только что он, заметив в одном из дворов Рийну, бросил на улице мать. Ему просто необходимо поговорить с Рийной, но нужные слова куда-то подевались.
Покуражиться — мол, полтора года условно — это семечки…
Позлорадствовать, что эти садисты получили как следует — насидятся…
Сказать Рийне, что она молодец, девчонка что надо…
Посетовать — с каким теперь лицом в школу придешь, такой позор…
Постараться разжалобить Рийну в надежде на сочувствие…
Сделать вид, что плевать на все…
Рейн не знает, что и сказать.
А Рийна вдруг теряет самообладание.
Уже давно она не употребляла никаких успокаивающих средств. И тут еще сегодняшний суд. Болезненное сознание того, что твоя помощь отвергнута. Мрачное молчание Рейна. Все это кипит и клокочет в ней, пока она наконец не срывается. Истерически бросает она в лицо Рейну:
— Я же тебе добра хотела! Ты что — не понимаешь?! Тебе плевать…
Слова Рийны только усугубляют ее состояние. Рейна осудили условно… Кому это надо! Сказал бы: да, был всю ночь с Рийной… Твердил бы свое, может, и поверили бы…
Рийна сникает как-то и, испытывая жалость к самой себе, спрашивает:
— Я тебе даже для алиби не гожусь, да? — и тут же, закинув голову, выкрикивает с болью: — Ну конечно! От таких, как я, помощи не принимают! Конечно… Замараться побоялся!
Рейн хватает Рийну за плечи и трясет ее, словно хочет привести в чувство, пробудить от какого-то дурного сна. Он трясет ее так, как в тот вечер, когда они удрали из дома Ильмара, и она вдруг решила вернуться. Но сегодня это не помогает.