Рейз
Шрифт:
Моя кожа горела, словно, в огне, но я знала, что это не имеет ничего общего с высокой температурой во второй половине дня. Это было связано с Лукой. Сказка его матери и моей всегда говорит нам об этом.
Я любила его. Я люблю его. Я всегда будет любить его. Лука, мой Лука. Мне было только тринадцать, ему четырнадцать лет, но он был гораздо больше, чем лучший друг... Он был всем моим миром.
— Лука... — прошептала я, моя душа таяла от его слов.
И
— Киса... — подражал он.
Затем его взгляд упал на мои губы, и сердце стало биться с почти невероятной скоростью.
— Я хочу поцеловать тебя сейчас, — сказал Лука, все веселье исчезло с красивого лица.
— Но я... Я никогда не целовалась раньше... — сказала я, румянец расцвел на моих загоревших щеках.
Лука наклонил голову и криво мне улыбнулся.
— И я нет.
Мои глаза расширились, и облегчение растеклось в груди.
— Ни разу? — спросила я в шоке.
— Кого мне целовать?
Я пожала плечами.
— Откуда мне знать? В церкви многие девушки крутятся вокруг тебя.
Лука засмеялся и покачал головой. Сжимая мои плечи, он наклонился и прохрипел.
— Но они — не ты. — Лука снова указал на свои глаза. — Мы одно целое. Зачем мне кто-то еще? Все они — не ты. Ты так красива со своими длинными каштановыми волосами, голубыми глазами и загорелой кожей.
Погружаясь в омут его глаз, я зарывалась пальцами в песок, ощущая мягкость горячих крупиц под ногами. Когда подняла длинные ресницы, то встретилась глазами с Лукой, и он прошептал:
— Хорошо...
Лука напрягся и посмотрел на меня так серьезно, что мой желудок сделал сальто. Его рука выпустила мою, и он мягко обхватил щеку, рука слегка дрожала.
— Ты готова? — спросил он, облизывая губы.
Сглотнув, я призналась, когда его рот оказался в дюйме от моего:
— Надеюсь, что я не облажаюсь.
— Это невозможно, — сказал Лука и наклонился вперед, прижимаясь губами к моим. Все, казалось, затихло вокруг нас, и мои глаза закрылись по собственной воле. Губы Луки были настолько мягкими и, как кусочки головоломки, идеально подходили к моим. Не было никакого движения языков или безумных сминаний губ, только два невинных молодых рта, впервые почувствовавших друг друга в интимной обстановке.
Наконец,
Тяжелая рука Луки потянула меня к себе, и я, свернувшись у него на груди, довольная смотрела на сверкающие воды.
— Как я уже сказал... мы одно целое, — подтвердил Лука мои собственные мысли.
Я знала, прямо тогда и там, что отдала свою душу этому мальчику... Я знала, что никогда не будет кого-то еще, с кем я буду также близка.
***
— Киса? — женский голос с сильным акцентом позвал меня справа. Откинувшись на деревянную скамью и вытерев слезы, вызванные воспоминаниями, я увидела маму Луки. Она тоже была одета в черное, традиционный цвет траура. Не прошло ни дня за двенадцать лет, чтобы мама Луки не носила черный.
Поднявшись, я улыбнулась маме Толстого и обняла ее.
— Как ты, мама?
Ее карие глаза — те же глаза, что и у Луки — посмотрели на распятого Христа, и она пожала плечами.
— Сегодня очень тяжелый день, моя девочка.
Мой желудок упал, и я кивнула головой, не в силах говорить без слез. Талия присоединилась к нам на скамье, и я увидела ее красные глаза. Она едва могла встретиться со мной взглядом. Сегодня был наш общий кошмар.
— Сегодня ему было бы 26, — добавила мама Толстого. Слезы, которые я удерживала, наконец, потекли по моему лицу.
Мама Толстого протянула руку и схватила мою.
— Вы двое были бы женаты и, возможно, я была бы уже бабушкой. — Она посмотрела на меня и добавила: — Он бы любил тебя всю жизнь. Вы бы выглядели так красиво в день свадьбы, и мой Лука выглядел бы так красиво в смокинге. Твоя мама улыбнулась бы с небес в тот день, Киса. Ее сердце переживало за вас двоих, произносящих свои клятвы перед Богом.
Представив картину, нарисованную мамой Толстого, мне как будто воткнули кинжал в сердце. Она сжала руки, чтобы привлечь мое внимание, когда я уже была готова отвернуться, слишком расстроенная тем, что она сказала.
Я смотрела в ее напряженные карие глаза, когда она сильно сжала мои руки и сказала:
— Он не делал этого, Киса. Он бы не убил твоего Родиона. Мой мальчик, родившийся любить, не забрал бы жизнь своего лучшего друга. Его оклеветали. Глубоко внутри ты это знаешь.
Я склонила голову, слезы вовсю текли по лицу. Я верила ее словам, но до сих пор помнила остекленевший взгляд Родиона, раненый Алик в больнице.
— Мама, перестань, — сказала Талия, прерывая заявление ее мамы о потерянном сыне. Талия обошла ее и поцеловала меня в щеку. Обняв за шею свою маму, Талия вывела женщину из церкви, оставив меня в одиночестве посреди богатой комнаты, все глаза святых глядели на меня сверху вниз, наблюдая за моим отчаянием.