Резня на Сухаревском рынке
Шрифт:
Скопин судорожно кивнул и посмотрел направо – там, прислонясь к невысокой ограде, сидел Мирон. Голова его безжизненно свешивалась на грудь. Издалека слышался гул – топот тысяч копыт по сухой земле. И конское ржание.
– Успеем до приступа? – спросил ассистент, вытирая пот со лба. – А то сейчас раненые начнут прибывать.
Где-то там, где кружили конные лавы шахрисябцев и примкнувших к ним местных мятежников, загремели барабаны и завыли пронзительные зурны.
И тут громыхнула пушка, установленная в старом
– Надо торопиться, – озабоченно сказал Ригер. – Павел, принесите флягу со спиртом и мой набор инструментов.
– Много наших осталось? – спросил Иван.
Ригер печально покачал головой:
– Немного. Всех поставили под ружье – даже писарей, фурштатов, музыкантов. Кое-кто из купцов вызвался охотником. И еще местные евреи. Им-то терять нечего, тут их… Но какие из них солдаты? Стены решили не оборонять – только дворец.
Ассистент Ригера принес флягу и саквояж. Доктор вынул серебряный мерный стаканчик и нацедил из фляги.
– Вот, больше не дам. Еще пригодится. Знаю, мало, но… Пейте. Только залпом.
Скопин открыл рот, и Ригер влил в него спирт. Глотку обожгло, но Иван даже не закашлялся. Перед глазами все поплыло.
– Павел Семенович, позовите солдат, пусть подержат его за ноги и руки.
В следующее мгновение нож вонзился Скопину в бок. Боль была невыносимая, тело Ивана выгнулось дугой, и он широко распахнул глаза…
– Ты?
– Я, – радостно кивнул бритый. – Это тебе наше с приветом. Для разговору.
Скопин тронул рукой борт шинели и поднес к глазам. Кровь. Черт. Эту старую солдатскую шинель и кепи он надевал специально для кабака – чтобы не вваливаться туда в своем форменном судейском пальто. Теперь придется стирать шинельку.
– Маненечко, – сказал бритый, выставляя нож вперед. – Подрезал слегка. А там – как пойдет.
Капля упала с кончика ножа в грязь.
– Ты чего? – удивленно спросил Скопин, которого вдруг повело вбок. Он наткнулся на забор и только этим предотвратил свое падение.
– А это за брата моего. За младшего. За Андрюшку.
– За какого такого Ан?.. А…
– Вспомнил? – изгаляясь спросил бритый. Ему нравилось происходящее. Ему нравилось, что большой человек, которого надо бояться, который обладает властью карать и миловать во имя правосудия, сейчас сползал по забору в уличную грязь, а он стоял с ножом и вершил свое правосудие, братское.
– Так ты брат Нежданова?
– Точно так.
– А не похож… И зачем тебе все это? – спросил Скопин, как бы все еще удивляясь, не чувствуя страшной опасности, переминавшейся с ноги на ногу перед ним с окровавленным ножом в руке.
Иван окончательно сполз на землю, примяв чахлый кустик, росший из-под забора.
– Затем, что ты брата моего на каторгу отослал. А с ним знаешь что будет?
– Знаю, – кивнул
Бритый зарычал и замахнулся.
– Здорово, Петр! – вдруг крикнул Скопин куда-то за спину своему мучителю.
Бритый рефлекторно спрятал нож за пазуху и сделал шаг в сторону. Быстро повернулся – посмотреть, кто подходит. Никого. Скопин обманул.
– Так ведь он заслужил, – сказал Иван как ни в чем не бывало. – Он же малолетку снасильничал. Хорошую девочку, из хорошей семьи. Да еще изуродовал.
– Она сама! – крикнул бритый. – А потом и оговорила.
– Ну да, – усмехнулся Скопин, прижимая руку к кровоточащему порезу на шинели, – и сама себе лицо порезала? Так что глаз у нее вытек.
Бритый замер. Про порезанное лицо и вытекший глаз он услышал впервые. Со слов Андрюшкиного кореша, Сёмки Рубчика, он знал, что какая-то малолетка обвинила брата в насилии – но мало ли таких случаев было, когда девка хотела отомстить парню за измену и возводила на него поклеп?
– Не мог Андрюшка этого сделать!
– Он это сделал, – ответил Скопин. – Дочка прачкина все видела. Она там в сарае дровяном пряталась от мужа. Каждое слово, им сказанное, под присягой подтвердила. Тряслась вся от ужаса на суде, пока рассказывала.
– Врала! – крикнул бритый, чувствуя, как внутри становится пусто, словно в мешке, из которого вытряхнули картошку.
– Не врала, нет, – ответил Скопин, укладываясь на землю. – Дворник видел, как твой брат выбегал с того двора. Да и при обыске бритву у него нашли. Тут он и сознался сам. Со злости, говорит. Себя не помнил.
Бритый опустился на корточки рядом с головой Скопина. Тот подсунул под ухо свою фуражку, будто собрался лечь спать.
– Все равно не верю, – упрямо сказал бритый.
– Да, понимаю, – согласился Скопин. – Брат все-таки. Как тут поверить? И я бы не поверил. Но почему, а? Ты мне можешь сказать? Ведь я сам его быстро поймал. Но не разобрался толком: отчего это он? Зачем? Чего он вдруг на девчонку-то набросился, да еще и по лицу полоснул?.. Как ей теперь жить-то?
– В монашки пойдет, – сердито ответил бритый.
– Ну, ты же человек, – обиженно сказал Скопин. – Ты же за брата пошел убивать, значит, чувства имеешь. А как бы твою сестру малую снасильничали да лицо ей располосовали?
– Нет у меня сестры, – огрызнулся бритый. – Брат вот был.
– Да… – морщась, сказал Скопин. – Был, и все. Нет больше, считай. Ну что, резать-то меня будешь? Я уж тут поудобней устроился, чтобы сильно не падать.
Бритый был растерян. Злость еще не прошла, нет, но почему-то теперь она была обращена не столько на пьяного следователя, лежащего рядом на сырой земле, сколько на брата. Ведь вырастил. Научил. В люди хотел вывести. Что же за дурь такая на него нашла вдруг?