Ричард Длинные Руки – герцог
Шрифт:
Она рухнула на пол, я услышал слабое:
– Тогда ты… тот самый…
Я навострил уши, всегда интересно, что там обо мне, но она дернулась и застыла, вытягиваясь во весь рост, почти красивая, если бы не змеиное туловище от пояса, как-то не люблю змей, лучше бы ящерица…
– Ну да, – сказал я, за победителем должно оставаться последнее слово, – я тот самый, ага…
Она молчала, уверенная, что последнее слово сказала все-таки она, раз уже не слышит, что там вякаю я, но все-таки последнее за мною, хотя какой-то оттенок незавершенности есть, есть.
Я осмотрел ее, на груди
Озлившись, дернул сильнее, но только чуть не оторвал себе пальцы. Мелькнула мысль, раз уж непременно хочу взять этот трофей, то надо просто срезать голову, но рискнул повозиться с замочком, вскоре щелкнуло, как будто ждало прикосновения моих пальцев, тонкая цепочка выскользнула из зажима.
– То-то, – сказал я.
Глава 11
Над головой громко фыркнуло, но рассмотреть промелькнувшую тень я не успел, исчезла, оставив струю неприятного запаха. На всякий случай я держу наготове лук, меч выдернуть всегда успею, рукоять то и дело старается угодливо влезть в ладонь. Вещи, как верные собаки, стараются быть полезными.
Темные блестящие слизью скалы раздвинулись, я сделал еще несколько шагов, сжался, в животе стало тяжело и холодно. Дальше простор, а в глубине высится исполинская пирамида, кричаще красная, в этом мрачном темном мире я впервые увидел цвет, да еще такой яркий, вызывающий…
Пирамида блестит, словно высечена целиком из драгоценного камня. По размерам так эта побольше, чем Хеопсова, намного больше, и совсем новенькая, вон в ее сторону двигается огромная колонна каких-то существ…
Я присмотрелся, люди, если это люди, идут по пятеро в ряд, с боков на ездовых ящерах иногда проезжают стражи, раз уж в их руках длинные копья…
Голова закружилась от попыток рассмотреть поближе, пришлось присесть за грудой камней. При большом увеличении изображение начинает скакать так, что сразу же появляется головная боль.
Я смотрел, смотрел, и все больше холода и чувства отвращения заползало в сердце. Нечто подобное существовало и в моем мире. Когда Кортес ступил на южный материк, он был шокирован культом вампиризма и каннибализма в империи ацтеков. Тысячи и тысячи жертв постоянно умерщвлялись на вершине пирамид, после чего их мясо расчленялось тут же и раздавалось для пожирания всем собравшимся. Кровь лилась рекой, но ее тоже собирали для весьма прозаических целей.
Холод все сильнее проникал в мое тело, а отвращение вызвало легкий приступ тошноты. Вон там слева к пирамиде двигается еще колонна. Вершина широкая, плоская, там с десяток разделочных плит, все поставлено на поток: ни одного лишнего движения, расчленяют быстро и умело, внутренности складывают в тазы, тут же уносят и ставят взамен пустые. Тела расчленяют со знанием дела, разделяя по признакам и качеству мяса…
Кровь нарочито пускают широкими струями, это явно ритуальное, но одновременно и захватывающе красивое зрелище, когда огромнейшая пирамида купается в крови!
Внизу, правда, попадает в каменные желоба, дальше уходит в подземные резервуары.
– Прагматики, – сказал я с отвращением. –
Стало чуть легче, когда понял, что расчленяют не только людей, но и уже совсем переродившихся или начинающих перерождаться: у многих толстые хвосты, как у ящеров, у других вытянутые вперед головы, будто крокодилы на задних лапах, почти у всех деформированные фигуры…
Нет, у нас было хуже: ацтеки расчленяли все-таки людей, соотечественников, даже не пленных… Нет, никакие иноземные твари не переплюнут в жестокой изощренности человека! Нам есть чем гордиться.
Я отступил, огляделся. К пирамиде идти глупо, не буду же спасать этих уродов, пусть пожирают сами себя, не жалко. А вот местный бы центр, дворец, храм…
Слева выступает из темного клубящегося тумана высокая каменная стена, блестящая то ли от росы, то ли от слизи. Пробежать придется через открытое и очень ярко освещенное пространство. Обязательно заметят, а мне бы лучше, чтоб как можно позже…
Хорошо, мелькнула мысль, что не смог взять своих зверей. Я человек, мне и ползком не стыдно, а они – звери гордыя…
Хотя, если честно, все-таки стыдно, что все-таки пытался взять в этот страшный мир. Так одиноко здесь и пронизывающе жутко, что как-то забываешь, что у них тоже есть свои маленькие права.
Войдя в личину исчезника, я пробежал как можно тише, стараясь, чтобы под ногами не хрустело, а шпоры не задевали камешки.
Впереди послышался сухой треск, с большого валуна спрыгнул некто и встал на залитой лунным светом дорожке. Высокий, широкий в плечах человек вышел навстречу и остановился в горделивой позе, загородив дорогу. В грязных лохмотьях, торчащих из-под помятой стальной кирасы, широкополой шляпе, сапоги высокие, с остатками шпор, где потеряны зубчатые колесики. Выглядит жутковато, однако я не заметил в нем привычной для обитателей этого мира согнутости. А еще за плечами небольшой треугольный щит, такие используют обычно конные рыцари.
Жуткий лунный свет держит лицо в тени, я напряг зрение, рассматривая в полумраке блестящие злые глаза, орлиный нос, плотно стиснутые губы. Нижняя челюсть, как у лошади, два шрама на подбородке, еще один – на щеке, да и бровь рассечена пополам так глубоко, что глаз уцелел чудом.
Он стоял, широко расставив ноги, левая рука привычно дернулась кверху. Знакомое движение, так щеголи поддергивают манжеты перед тем, как обнажить меч, однако у этого руки от локтей голые.
– Стой, смертный, – провозгласил он подчеркнуто нагло, – и пади на колени, чтобы я срубил тебе голову без твоего жалкого трепыхания.
Я подумал с дрожью в теле, что мое исчезничество здесь ничего не значит, видят все, как облупленного. С усилием вернулся в обычный вид, и снова неизвестный, казалось, не заметил никакой перемены.
– А ты хто? – спросил я.
Он сказал гордо:
– Я – Леопольд фон Ранке, самый великий грешник на свете!.. Я убивал невинных, насиловал, клятвопреступничал, лгал и предавал. Не было преступления, которое я бы не совершил!.. Но тебя зарублю просто, без затей.
– Почему? – спросил я.