Ричард Длинные Руки – граф

Орловский Гай Юлий

Жак кряхтел и горбился под тяжеленными мешками, пыль покрыла волосы и ссыпалась с ушей. Я вспомнил сынка леди Элинор, поинтересовался:

— Жак, у тебя была такая непыльная работенка!

Он повернул вспотевшее лицо.

— Какая?

— Пестовать сына леди Элинор!

Он вздрогнул.

— Лучше ворочать эти мешки!

— Почему?

— А ты видел этого ребенка?

Последнее слово он произнес с нажимом. Я почесал в затылке, признался с неловкостью:

— Да только чуть-чуть. Мне он тоже показался странным. А что с ним?

Он зябко передернул плечами.

— Не знаю и знать не хочу. Вообще от магии я за всю жизнь не видел ничего хорошего.

Каждый маг гребет под себя, делает все тайно. А люди должны видеть, кто что делает! Только таким доверяем.

Он остановился на пороге, размахивал руками, но с телеги прикрикнул Ипполит, мол, разотдыхался, Жак присел, вскидывая мешок на спину, пошел мелкими шажками к темному входу в кладовку. Я проводил его взглядом, чувствуя в чем-то его дремучую правоту. Да, люди спокойны только тогда, когда видят, что делают все вокруг. Все операции должны быть прозрачными, тогда нет недоверия и страха. А магия вся на скрытности, словно правительство или Центральный банк.

Телеги разгрузили все-таки быстро, до обеда с Жаком посидели в тени, посплетничали. На крыльцо вышла Марманда и громко сообщила, что похлебка из молодой баранины готова, но если кто отказывается, пусть сообщит, его долю получат собаки. Мы поспешно потянулись в людскую, там прохладно, несмотря на пылающий камин, он всего лишь высушивает вечную сырость каменных стен.

Пока Марманда разливала суп по мискам, Ипполит и Маклей жадно расспрашивали, как и что, зачем меня вызывала хозяйка. Выбалтывать не хотелось, но и отмолчаться нельзя, начнут что-то додумывать. Я осторожно рассказал про зеркало, Марманда сразу оживилась, налила мне еще супу, подсела ближе и начала жарким шепотом рассказывать прямо в ухо:

— Хозяйка всех нас водила к этому зеркалу!.. Оно, знаешь, совсем-совсем не простое! Если к нему подвести козленка, отразится коза или козел. Цыпленка — увидишь курицу. Если поставить перед зеркалом ребенка — там будет тот, каким он вырастет.

Она вся содрогалась от сладкого ужаса, я почувствовал, что надо что-то спросить, слишком подозрительно, что никак не реагирую, поинтересовался:

— А если мужчину? К примеру, Адальберта?

Она поежилась.

— Что видел Адальберт — не знаю, но если посмотрит взрослый мужчина, то увидит либо дряхлого старика, либо…

Она запнулась, я подсказал:

— …могилку?

Она кивнула, поежилась, как при ознобе.

— Да. То место, где будут лежать его кости. Вон Лавор увидел высокие заснеженные горы, так теперь и близко не подходит даже к холмам. Говорит, что никто же не станет тащить его труп на Большой Хребет, чтобы там закопать? Раймон увидел себя постаревшим и в шрамах, а Марат — с одной рукой.

Ипполит вдруг громко и глупо расхохотался, повернулся ко мне.

— А что так страшишься, что в жабу превратят?.. Как будто в лягушку — лучше!

— Лучше, — сказал я с убежденностью ботаника. — То лягушка, а то жаба!

— Да какая разница?

— Большая, — ответил я значительно. — Как вы не понимаете?

— Не понимаю, — подтвердил Ипполит. — Вон и другие не разумеют.

— От жабы до лягушки дальше, чем плотнику до столяра, — пояснил я. — Ну, как бы вам доступно… Ну, знаете, как король женил сыновей, заставляя их стрелять из лука наугад, так вот выстрелил младшенький и пошел свою судьбу искать. Приходит на болото, а там жаба сидит и стрелу его держит. Джон — королевский сын аж взвился: «Ну, совсем обнаглели! Здесь же должна быть лягушка. А это что?! Нет, на это я не согласен. Мне нужна лягушка. Ля-гуш-ка!» Тут жаба говорит ему человеческим голосом: «Ну, чего ты речешь, дурачок. Ты ж понимаешь, что на самом деле

я не жаба. Злой волшебник околдовал и улетел на Юг. Но ты можешь меня спасти. Если отыщешь проход в скрытое королевство и перебьешь драконов на входе, слетаешь на Юг и принесешь молодильное яблоко, выиграешь рыцарский турнир против сорока огров, ну и еще там по мелочи, вот тогда… Вот тогда чары спадут и я снова стану той, что тебе нужна, — ля-гуш-кой!»

— И что дальше? — спросила Христина, после того как я замолчал.

Я удивился:

— Как что? Он же герой, все это проделал, после чего жаба благополучно превратилась в лягушку. А он, счастливый, что все получилось, женился на ней, на лягушке.

После обеда все выползли на солнышко, расселись как старые бабы, под стеной замка, прижавшись спинами к нагретому камню. Пошли ленивые и неторопливые перемывания костей отсутствующим, рассказы о чудесах и небесных явлениях, я только начал вслушиваться, как из замка вышел очень юный лорд Родриго, комичный в детском костюмчике, имитирующем взрослый, даже шляпа с пером.

Он выглядел явно довольным, заприметив меня среди дворцовых слуг.

— Дик, — позвал он. — Иди сюда.

Я поднялся, Ипполит напомнил озабоченно:

— Мой лорд, ваша мама не велела вам отдаляться от замка.

Он фыркнул:

— Разве я отдаляюсь? Но если нет внутреннего двора, то где мне играть?.. Дик, в прошлый раз ты рассказывал про этих… как их… ну которые братья Диоскуры…

— А, — сказал я, — это греческое. Хоть что-то греки придумали стоящее. Диоскуры — это…

Мы отошли на десяток шагов, там здоровенная колода, уселись рядышком, у малыша счастливо горят глаза. С ним в самом деле общаться оказалось несложно, не понимаю, чего запаниковал Жак. Тот мусор, которым забиты, по моему мнению, мои мозги, оказался очень кстати: я рассказывал как все эллинские мифы и легенды, так и скандинавские, славянские, индийские, египетские, потом пересказывал о Гильгамеше, о происхождении Рима, о древнем мире Месопотамии, Урарту, Древнего Рима, Эллады, Македонии, мальчишка слушал с горящими глазами, уже понятно, что его не оттащишь от меня и клещами, а у меня, к счастью, в черепе столько складировано всякой ерунды, что на сто лет хватит рассказывать. Вот уж не думал, что вся эта ерунда пригодится. А когда разом перепрыгнул к человеку-невидимке Уэллса и человеку-амфибии Беляева — тоже оказалось совсем неплохо, еще как неплохо, ребенок вцепился в меня и не отпускал.

Впрочем, не такой уж и ребенок: живя в замке и видя, как петух топчет кур, а селезень — уток, он всегда знал тайну зарождения жизни, так что с интересом узнал новость, что и у бабочек так же, и у цветочков с их пестиками и тычинками, и вообще все на свете гребет под себя всех и размножает, это универсальный закон, так что ничего в этом интересного, этим вволю занимаются даже простолюдины, а особи благородного происхождения должны прежде всего думать, как обмануть другого, ограбить, втоптать в грязь, то есть о политике, искусстве, вообще о высоком, а не поддаваться простейшим инстинктам, как тараканы или богомолы.

Похоже, его не волнует пока, что он — сын хозяйки, графенок, а я на самой нижней ступеньке социальной лестницы, только поинтересовался однажды:

— Ты спишь в людской, где и Раймон?

— Да, — ответил я, вспомнив Раймона, этого молодого угрюмого парня, крупного и массивного, как молодой медведь. — Правда, сейчас я перебрался там рядом в кладовку. За дверью не так слышно, как храпит Ипполит.

Можно было не объяснять, но лучше предупредить вопрос, не стоит же рассказывать про Христину. Он не обратил внимания, сказал только: