Ричард Длинные Руки – император

Орловский Гай Юлий

Норберт сам умело подергал веревку, и хитро завязанный узел на той стороне развязался, а лорд-канцлер заботливо смотал в узел и спрятал под одежду.

Боудеррия первой пробежала по краю и заглянула в первый же туннель.

— Тут проход, — крикнула она. — Совсем короткий!

Я поспешил следом, навстречу пахнуло влажным и почти болотным воздухом. Через десяток шагов в свете факелов открылся странный лес с множеством толстых стволов, соединенных голыми ветвями так, что растут из одного дерева и входят в соседнее, а еще по этим ветвям проходят довольно заметные вздутия, будто

гигантские удавы глотают кроликов, а то и овец.

Она прошептала устрашенно:

— Сэр Ричард… что это за лес?

Я пробормотал:

— Вряд ли это он самый, хотя кто знает, вдруг и в самом деле это такие деревья?..

— А зачем филигоны в таком месте…

— Вряд ли филигоны, — сказал я. — Скорее всего, ветром занесло семена. Сперва, конечно, наперло пыли и земли. За миллионы лет тут вообще все могло понавбивать даже в самую крохотную щелку!.. Так что лес совсем не филигоний…

— А звери тут есть? В лесу?

— Не до охоты, леди, — сказал я строго. — Да и не ледьское это дело!

Она сказала с нервной усмешкой:

— Да я не для себя, ваше величество. Но какой король без королевской охоты?

— Да, — сказал я саркастически, — вот щас остановимся и будем охотиться!

Альбрехт подошел, запыхавшись, услышал, сказал примирительно:

— Леди Боудеррия говорит дело. Вдруг возжелаете! Тут такие трофеи могут быть, другие короли помрут от зависти. Жаль, женщины дуры и ничего в благородных охотничьих трофеях не понимают… А то бы да, тоже можно попользоваться. Я имею в виду вниманием. Женским. Тут мне и вашего внимания хватает, ваше величество! Не знаю даже, куда от него прятаться…

Он умолк, из темноты выбежали филигоны, остановились, ослепленные, а мы молча, на боевые крики уже нет сил, ринулись в бой.

Факел остался только в руке Альбрехта, козлоногие ослеплены наполовину, ориентируются больше по запахам, но оно дает слишком смазанную картину, потому нередко наносили страшные удары в пустоту, а в ответ стальные мечи рубили головы, рассекали плечи, с треском вскрывали грудные клетки.

Тамплиер грозно ревел и крушил со страшной силой, я втайне ликовал от его неутомимости, филигоны отлетают от него без рук и голов, а то и рассеченные пополам, а сам он, залитый своей и чужой кровью, продолжает рубить без остановки и отдыха.

Сигизмунд двигается рядом, его движения показались мне намного более быстрыми, чем у громоздкого Тамплиера, но тоже забрызган кровью, пару раз вообще останавливался, опустив меч, Тамплиер его моментально прикрывал, и Сигизмунд снова бросался в бой.

Один раз я даже видел, как филигон нанес юному паладину смертельную рану. Кровь ударила из разорванной артерии на шее тугой струей, Сигизмунд выронил щит и зажал рану ладонью. Тамплиер прикрыл своим огромным, как ворота сарая, щитом, а Сигизмунд, залечив рану, снова бросился в бой и одним ударом снес голову обидевшему его филигону.

Потом, среди трупов, торопливо переводили дух, мне показалось, что пол слегка вздрагивает.

— Только бы не взлетели…

Норберт сразу спросил:

— Если они улетят, то и мы?

Я запнулся, выбирая осторожный ответ, а Сигизмунд воскликнул восторженно:

— Так

это же здорово! Увидим новые и необычные королевства!

А Тамплиер сказал гулким голосом:

— Но сперва захватим этот Маркус прямо в полете!.. И вернемся с победой и богатой добычей. Вот удивится леди Акватисса!.. Ее отец перестанет бараниться и отдаст ее руку сэру Сигизмунду…

— Пусть берет ногу, — посоветовал Альбрехт. — На ногах мяса больше.

Я сказал измученно:

— Десять минут, чтобы перевести дух. А потом начинаем наш последний и решительный.

Глава 20

Норберт взял из руки герцога факел и всматривался в стену, наконец проговорил сдавленным голосом:

— Ваше величество… можно вас на минутку?

— Конечно, — ответил я, — как будто я не король!

Не реагируя на шуточку, он молча указал на стену и поднял факел выше. Я шагнул ближе и оторопел, чувствуя, как все мои предыдущие построения рассыпаются в прах.

На стене четко и уверенно начертаны некие знаки, нечто такое, как если бы на букву накладывали по цифре, а потом и заштриховывали. Что-то вроде иероглифов или пиктограмм… скорее все-таки пиктограммы.

— Ваше величество?

— Погодите, граф, — попросил я, — ваш король изволит думать, пусть вас это не удивляет… Что, граф? Да за открытие письменности вас можно сразу в принцы!..

Он поклонился с самым невозмутимым видом.

— Ваше величество, я всегда думал, что открывают письменность как-то по-другому… Вы что, в самом деле видите в этом смысл?

— Вижу, — ответил я сдавленным голосом, — хотя и не понимаю. Все в мире имеет смысл, дорогой граф! Даже филигонов Господь зачем-то сделал для нас.

— Для нас?

Я скромно перекрестился.

— Все сделано для нас, даже Вселенная.

— Ох…

— Только мы, — сказал я благочестиво, — и Господь!.. Все остальное… не в счет. А эти письмена… письмена… дайте сосредоточиться…

Голова трещит, письмена уже разбираю и понимаю их смысл, мозги идут штопором от того, что не понимаю: если филигоны животные, то как у них может быть развитая письменность?.. С другой стороны, если посмотреть ширше, то даже у муравьев уже развита в достаточной степени: любые виды умеют оставлять на земле метки, сообщающие, в какой стороне добыча и на каком расстоянии, собаки оставляют метки, вкратце рассказывая о себе самые важные данные, а медведь дерет когтями деревья по периметру своего участка, вставая на дыбы и поднимаясь на цыпочки, чтобы по содранной коре видели, какой он огромный и страшный.

У филигонов те же самые метки, ведь первые пиктограммы тоже всего лишь метки, как и усложненные до создания иероглифов, я вот читаю уже достаточно свободно, спасибо великим предкам герцога Готфрида, они же теперь и мои, все понимаю, но вот просматриваю и уже понимаю, абстрактных записей здесь и вообще быть не может. Не найду и рассуждений о природе Вселенной, как и критики чистого разума Гегеля…

— Все в порядке, — сказал я авторитетно, — нам попали в руки секретные и полусекретные записи врага. Мы, конечно, воспользуемся, а как же иначе? Как только придумаем, как.