Ричард Длинные Руки – ландесфюрст
Шрифт:
Я охнул.
— За что?
Он прогрохотал как гром, что приближается с каждым мгновением и вот-вот разнесет здесь все:
— За то… чем ты занимался!.. Я не могу вообразить всю глубину этой похоти, низости и падения…
Я сморщился, сжался в ком, стараясь взять себя в руки и перестать оправдываться вот так жалко, как школьники, которых поймали за курением подъезде, а они рады и тому, что хоть одеться успели.
— Тертуллиан, — сказал я как можно спокойнее, хоть и с бешено стучащим сердцем, — тут другое… ты вряд ли даже поймешь…
— Что? — вскричал он оскорбленно. — Я да не пойму?
Я развел руками.
— Погоди, не кричи и не метай молнии, сперва
— Ну спасибо, что похвалил!
— Тертуллиан, дай прохрюкать мои оправдания, что не оправдания вовсе, а объяснения…
Он прогрохотал:
— Объяснения?.. Какие могут быть объяснения, когда все как на ладони? Меня всего трясет от омерзения!..
— На ладони все смотрят на одно, — сказал я торопливо, — но видят разное.
— Как это может быть?
— Тертуллиан, — сказал я самым искренним и чистым от греха голосом, — я преклоняюсь перед святым Антонием, что устоял перед всеми соблазнами. Мне бы его стойкость!.. Однако есть и другой путь…
Он проревел:
— Какой?
Я начал объяснять, как мне казалось, достойно, но все равно это прозвучало как жалкий лепет:
— Не бороться с этими жуткими соблазнами… но и не поддаваться им.
— Что? — повторил он грозно. — Это как? Ты что, не в этом греховном теле живешь? А оно будет постоянно требовать от тебя греха и порока!
— Тертуллиан, — проговорил я, заранее морщась от взрыва гнева, что обязательно последует. — Оно будет требовать, ты прав, ну и хрен с ним!.. Я даже бороться не буду с этими мелкими страстями! Это даже не страсти, а так, плотские желания. Ишь, честь им оказывать, бороться с ними! Я человек, я должен быть выше!.. Я к тому подвожу, что можно не бороться с пороком, но и не погрязать в его пучине. Просто идти мимо тех, кто предается ему, и мимо тех, кто яростно борется с ним. А вот так… ну… поимел служанку по дороге из кабинета к спальне и… довольно. Эта вот, что тебя так возмутила, всего лишь плоть, ничего больше. Низкий голос первородного Змея умолк, я не трачу силы на борьбу и занимаюсь делом. Высоким! Ты же видишь, я чист от мыслей о грехе, я рассчитываю, во сколько обойдется перевозка руды и во сколько — готовых слитков…
Он фыркнул.
— Чист? Так не бывает!
— Почему?
— Коготок увяз, — сказал он зло, — всей птичке пропасть!.. У порока такое свойство — затягивать.
Я покачал головой.
— Тертуллиан, я тебя очень уважаю, но я… гм… христианин несколько другой культуры. Другого уровня, точнее. Ты все еще впечатлен развратом Древнего Рима, когда даже императоры погрязали в гнуснейших оргиях и ничего другого в жизни не искали и не хотели!.. Но сейчас в наших душах уже не искры божественного огня, который вдохнул Господь, а пылающее пламя, разгоревшееся из тех искр! Его не загасить, понимаешь? Потому мы не боремся с похотью, мы просто не придаем ей такого большого значения, как… ну, как святые аскеты и подвижники! Она не заслуживают внимания, я имею в виду плотские наслаждения. Как уже сказал, идем мимо и дальше, в пучине не погрязаем, потому что поиметь служанку, повариху или белошвейку между делом — это не порок, как и выпить чашу вина на праздник. Порок — это когда оргии, когда пьешь не по праздникам, а каждый день и не по одной чаше… Тертуллиан, сейчас эти простенькие чувственные наслаждения интересуют меня еще меньше, чем когда мне было шестнадцать лет. Тогда — да, а теперь — нет.
Он выглядел разъяренным, но, надо отдать должное, не заорал, только вспыхнул яростным огнем, я буквально видел, как он пытается понять этот путь, что выглядит нелепым,
— Что-то не складывается, — проворчал он грозно, — слишком мала вероятность удержаться на этой грани!
— Да, — признал я, — зато каков выигрыш! Либо яростно бороться с похотью и чревоугодием, как наши прославленные аскеты и подвижники, отдавая этой борьбе все силы и все время, либо снизить привлекательность греха настолько, что и грешить не очень-то и захочется. А то, что случается, это и не грех, а так… удовлетворение естественных нужд, после которых человек сразу же занимается делом и ни о каком дальнейшем разврате и не думает. И не потому не думает, что превозмогает себя, а просто чего о такой чепухе, такой мелочи думать?
Он молчал, полыхая так яростно, что вот-вот начнут плавиться камни, но я не чувствовал жара.
— И что, — прогремел он, как из быстро уходящей грозовой тучи, — такое возможно?
— Мы же люди, — напомнил я. — Чего уж такие крайности: либо предельная святость, либо предельный грех?.. И то и другое для нас гибельно, Тертуллиан. Именно потому, что мы люди. Хватит говорить намеками, скажем правду: Ева повязалась со Змеем, родила от него Каина и Авеля. Адам там и близко не стоял. Но хотя Каина после убийства брата изгнали на край света, он построил там первый город на земле, завел жен и кучу детей, а потом его правнуки и правнучки встретили потомков третьего сына Адама и Евы, уже чистого от первородного греха Сифа, и нарожали потомство… Так что в каждом из нас есть семя порочного и похотливого Змея… и чем больше с ним бороться, тем сильнее он сопротивляется!
Он уже не рычал, не гремел, яростный блеск сильно померк, я видел серьезное задумчивое лицо, наконец он проговорил с сомнением:
— Я все еще сомневаюсь, что такое возможно. Но… буду следить за тобой!
— Спасибо, Тертуллиан.
— Не благодари, — прогремел голос, снова мощный и угрожающий. — Споткнешься, первым сожгу тебя на праведном огне!
Он исчез, а я с сильно бьющимся сердцем рухнул в кресло и долго сидел с раскрытым ртом, выдыхая внутренний жар.
Тертуллиан застал меня врасплох, но я хоть и в панике, но сумел сформулировать это странное для нынешнего времени кредо, даже как-то оформил в понятную для него форму.
Но сердце колотится, потому что одно дело следовать чему-то, другое — оправдываться, когда тебе говорят, что не так свистишь, не то говоришь, слишком низко летаешь…
Глава 15
Все великие империи разваливались на те страны или королевства, из которых они склеивались. Так было с Персидской, с империей Македонского, Римской, Чингизовой, Османской, Священной Римской, Австро-Венгерской… Правда, там пытались сливать в единый народ или хотя бы общность совершенно разные народы с разным менталитетом и даже разными религиозными системами, но все равно, все равно…
Чем объединить? Да, дороги — это первое. Народ в армию брать отовсюду, но обязательно перемешивать, никакой клановости. И еще, конечно, единая и сильная церковь, что не делает разделения между людьми. Да, церковь — это самое надежное, что может объединить народы в единый народ.
Хотя все же пока что важнее — объединить в единое государство, где все части увидят выгоду от сотрудничества, и ни одна из провинций не будет считать, что ее объедают.
А кто так скажет… что ж, у нас есть меры против наглых и зажравшихся сепаратистов.