Ричард Длинные Руки — принц короны

Орловский Гай Юлий

«Они это чувствуют, – мелькнуло в голове. – Они все, даже скалообразный и толстокожий Бернард, чувствуют эти колдовские сети гораздо сильнее, чем я!»

Я ехал, раздумывал о странностях этого мира, снова и снова возвращался к разговору с незнакомцем, угостившим меня вином. Он сказал, что есть королевства, где живут умом. Где живут намного справедливее… Не там ли разгадка, как я сюда попал? И как вернуться?

Однако он сказал, что те страны на юге. Но ведь там земли захвачены войсками Тьмы…

Внезапно в глазах стало темно.

Темно, хотя я чувствовал на коже жаркое прикосновение солнца. Распахнулось звездное небо, усыпанное сверкающими бриллиантами, огромными и яркими. Их было столько, что роились, как пчелы. Я не успел ахнуть, среди звезд возник исполинский храм, надвинулся, я оказался внутри, душа скукожилась и ушла в пятки, в точку, в атом, страшась нечеловеческой мощи и великолепия…

Свет ударил по глазам, я невольно сощурился, хотя видение посетило меня на кратчайшую долю секунды. Я за свою жизнь дважды видел молнию сравнительно близко, так вот в ее свете почему-то все застывало: прохожие с поднятыми ногами, деревья – согнувшиеся от ветра, останавливался даже стремительно проносящийся мимо автомобиль, а грязно-серые брызги повисали в воздухе разорванными кружевами старой половой тряпки…

Потом я узнал, что вспышка молнии как бы фотографирует на сетчатке глаза изображение, и я в течение секунд видел картину, что длилась на самом деле стотысячную долю секунды, а вообще-то простым глазом такое узреть невозможно…

И вот сейчас все вернулось, мир залит ярким солнечным светом, солнце обжигает плечи и затылок, на ветках поют птицы, но мое сердце бешено стучит, захлебывается от ужаса, а душа скукожилась, подавленная астрономическим великолепием узретого…

На развилке дороги Ланзерот молча свернул на ту, что вела в лес. Я так же молча показал Бернарду на другую. Он кивнул.

– Да, эта в город. Мирный городок, я там дважды бывал. И постоялый двор хорош, и кормят хорошо, и служанки податливые.

Я со злостью посмотрел в прямую спину рыцаря.

– Так чего же он?

– Ценный груз везем, – сказал Бернард так, будто я только сейчас увидел повозку, а не тащил ее последние полдня наравне с волами. – В городе и не заметишь, кто тебя окружит в таверне. А в лесу издали видишь хоть конного, хоть пешего.

– Но раньше…

– Пора начинать избегать городов и больших сел.

– Почему?

– Они все опаснее.

Я пожал плечами.

– В городе есть стража, а в лесу… Ладно, я все понял. От брошенного в спину ножа или арбалетной стрелы никакая стража не спасет.

Бернард кивнул, дальше ехали молча. Деревья надвигались вроде бы сплошной стеной, но потом рассредоточивались по сторонам и неслышно скользили мимо по обе стороны узкой тропинки. Ехать пришлось по одному, волы едва тащат повозку, колеса подпрыгивают на выпирающих корнях, переваливаются с трудом. Повозка натужно скрипит, раскачивается, внутри явственно постукивает, будто каменные валуны трутся друг о друга.

Потемнело. В небе

прогремело, будто повозка раз в сто покрупнее нашей катила по булыжной мостовой там наверху. С западной части неба двигалась плотная темная масса с разлохмаченным краем. Солнце пыталось просвечивать желтым пятном, но от края горизонта на смену двигались настоящие горы, и на землю пали сумерки.

Ливень хлынул неожиданно резкий, холодный. По голове и плечам застучали мелкие осколки льда. Конь нервно дергался, прядал ушами и все порывался пойти вскачь, словно на скачущего попадет капель меньше, чем на бредущего шагом.

Но волы тащили повозку тем же ровным шагом, их дубленые шкуры ливня с градом почти не замечали. Я стиснул челюсти, терпел, превозмогал инстинкт каждого горожанина при первых же упавших каплях в смертельной панике броситься в любой подъезд, под любое укрытие, будто это не простой дождь, а огненный ливень Содома и Гоморры.

Ливень оборвался так же внезапно, как и начался. Впереди, обгоняя нас, пошла по дороге стена падающей с неба воды. Земля кипела, пыль взметывалась на высоту человеческого роста. Я посмотрел на своего коня, на себя: не только конские ноги и брюхо в грязи, но и мои ноги до колен покрыты серыми полосами жидкой грязи.

В воздухе послышался низкий басовитый звук. Звук раздался не то под землей, не то в небесах, но отозвался весь воздух, завибрировал, а потом медленно истаял, словно уходящая в песок волна.

Я насторожился, еще не поняв, в чем дело. Сверкающая на солнце глыба серебра исчезла вместе с конем, что ее нес на спине. Бернард тоже помрачнел, конь под ним рванулся вперед. Я слышал, как сзади заскрипели седла под Рудольфом и Асмером, я уже знаю по характерному скрипу, что снимают с крючьев топоры, достают из-за спин щиты.

Конь меня еще не понимал с полуслова, но со второго пинка затрусил вперед по тропке. Деревья расступились, я почти на галопе выметнулся на широкую поляну. Могучие деревья стоят ровным кругом, как гвардейцы, оттесняющие толпу простолюдинов, мечтающих прорваться на военный парад перед Мавзолеем. Посреди идеально круглой, словно обведенной циркулем, поляны довольно высокий домик с остроконечной черепичной крышей. Из трубы поднимается дым, рядом с трубой огромное гнездо из прутьев, длинная сутулая птица стоит в гнезде на одной ноге и с неодобрением рассматривает нас, непрошеных гостей.

Ланзерот уже соскочил на землю, но стоит с мечом в руке, голова в шлеме с опущенным забралом поворачивается из стороны в сторону, словно башня с радаром. Бернард настороженно осматривается с высоты седла. Я сам чувствовал себя не в своей тарелке. Домик в густом лесу, но даже не огорожен забором, звери могут влезть ночью в окна, странно широкие… Да и дверь не выглядит прочной. Хуже того, вокруг дома до странности высокая сочная трава, ни один стебелек не примят, откуда же хозяин берет хотя бы дрова, не говоря уже о пропитании…