Ричард Длинные Руки – сеньор
Шрифт:
– Не совсем, – ответил я тоже шепотом. – Но мы вторгаемся в южные земли, сэр Сигизмунд…
– Но где еще христианские земли!
– Уже с вкраплениями, – уточнил я. – Злое… многолико, сэр Сигизмунд.
Сон долго не шел, а ночь, как назло, оказалась жаркая, душная, словно мы не вступили на краешек южных земель, а уже забрались на самый что ни есть южный полюс. Заснули оба, как отрубились, чуть ли не под утро, но очнулись посвежевшие, бодрые, выспанные. Рассвет едва брезжил за окном, я вскочил, быстро оделся.
Сигизмунд проснулся на мгновение
– Сэр Ричард…
– Нам осталось ехать пару суток, – ответил я. – Если не будем засиживаться по злачным местам. Одевайтесь, сэр Сигизмунд! Тише едешь – хрен приедешь!
Я говорил зычно, уверенно, сам собой залюбовался, хоть щас в майоры, именно в майоры, это ж майоры везде зычные и наглые, хоть и туповатые, зато популярные, слово-то какое-то поганое – популярные, почему-то сразу задница перед глазами, нет – в паладинах лучше…
Сигизмунд долго и мучительно облачался в доспехи, я даже хотел помочь, но он отчаянно взмолился, я ж его позорю, это он обязан помогать мне в одоспешивании.
В корчме за столами пусто, только вчерашняя служанка, повернувшись к нам крупногабаритным задом, вытирает большой цветной тряпкой столы. Пахнет кислым, запах ухи уже выветрился, со стороны кухни громко булькает.
Заслышав звяканье металла, служанка подпрыгнула, схватила со стола две палки, так мне показалось, поспешно загородилась ими, держа крест-накрест. Я не понял, были это какие-то священные предметы или же просто первые попавшиеся палки, но она изображала ими именно крест. Белейшая грудь двумя полушариями выступает над тонким краем платья, а в талии платье настолько туго перетянуто поясом, что я подумал, как бы заставить ее кашлянуть или хотя бы чихнуть.
Сигизмунд сказал поспешно:
– Мы не тролли!.. Вот смотри!
Он быстро перекрестился. Девушка перевела испуганный взгляд на меня. Я хоть и смотрел на ее грудь, дивное творение природы, но понял немой вопрос.
– Тебе одного недостаточно?
Она поколебалась, медленно опустила свой крест на стол. Теперь я рассмотрел, что это обыкновенные скалки для раскатывания теста в лепешки. Когда наклонилась, я увидел в узкую щель между ее грудями нежный и белейший, как у придонной рыбы, живот, соблазнительные валики, даже впадинку пупка.
– И что? – спросил я с недоверием. – Это помогает?
Она все еще смотрела исподлобья, пробормотала с неохотой:
– Говорят, что если с верой, то помогает…
– Но ты не очень-то уверена в своей вере, – сказал я понимающе. – Верно? Чего ты такая испуганная? На постоялом дворе что-то не так?
Она отступила на шаг, в глазах появился страх.
– Вы тоже из таких…
– Именно я? – спросил я. – А он?
Она бросила короткий взгляд на Сигизмунда, потрясла головой, груди с готовностью заколыхались из стороны в сторону.
– Он – нет. А вы, ваша милость, весь в невидимой броне. Только она у вас там… внутри.
– Кто?
– Вера.
Я кивнул
– Смотри, независимый свидетель подтверждает, что вера у меня все-таки есть, хоть ты и сомневаешься. Молчи, молчи!.. Я же по морде лица вижу… А ты, дорогуша, ведьмочка… если брать мерку отцов инквизиторов. У паучка шесть лап, а у тебя вот такое умение пробудилось. А кто еще из… закрытых на постоялом дворе?
Она снова потрясла головой.
– Ни одного. Только вы закрытый, я других не встречала. Странные – да…
– А это что такое, странные?
Она пожала плечами.
– Странные, просто странные. Они отличаются от других, но они тоже как все.
Я сказал внятно, рассматривая ее пристально:
– Ну, если брать шире, то кобольды, гномы, эльфы, огры – тоже как все. В смысле, как все люди. Только и того, что чуть более странные.
Сигизмунд переводил отчаянный взгляд с меня на девушку и обратно, не мог понять, как я могу такое говорить, это же не всерьез, это военная хитрость, а служанка, в свою очередь, смотрела на меня пытливо, не понимая, насколько я говорю то, что думаю.
– Да, – сказала она нерешительно, – я не могу сказать, где начинаются не люди. Это пусть решают другие, умные. Они решают, кто правильные или неправильные, а я решаю, кто хороший, а кто нет. Для нас, простых людей, это важнее. Так что я только смотрю, к кому можно подходить близко, к кому нельзя… Некоторых ночью подпускать нельзя и близко. Нехорошие они. И совсем уже не люди. Днем люди, а ночью… ночью – нет.
Я улыбнулся как можно доброжелательнее.
– А к нам?
Она оглядела нас исподлобья, неожиданно усмехнулась, на щеках появились милые ямочки.
– Вы тоже, ваша милость, ночью меняетесь… как все мужчины. Но не больше. А вот те, кто приехал после вас…
Она осеклась, побледнела. Рука Сигизмунда метнулась к рукояти меча. Я перехватил его за кисть.
– Сиг, оно нам надо? Если останавливаться, чтобы бросить камень в каждую лающую на тебя собаку, никогда не доберешься до цели. А эти трое ни разу даже не гавкнули!
Кони пошли споро, сразу рысью, застучали копыта, в лицо пахнуло почти еще ночной прохладой. Некоторое время мы ехали навстречу разгорающейся заре, потом обогнули холм и понеслись на юг. Кони охотно сорвались в галоп.
Одинокие деревья-великаны, что встречались даже среди вроде бы безжизненной степи, начали собираться в группки. К полудню мы уже двигались между крупными рощами, деревья все как на подбор, каких бы в гвардию к их лесному королю. Я почти не удивился, когда впереди замаячила зеленая гора, я так и считал, что гора, пока не подъехали еще на пару миль и я сообразил, что зеленая гора покоится на очень тонком основании. Правда, тонком с расстояния миль в пять, но чем ближе мы подъезжали, тем сильнее мурашки вгоняли коготки в загривок. Сперва ствол показался мне с основание Останкинской телебашни, но когда подъехали еще на две-три мили, я сообразил, что рекорд будет побит по крайней мере вдвое.