Ричард Длинные Руки – вице-принц
Шрифт:
— Я тоже это чувствовала, принц… Но решиться самой вот так сесть… это же что скажут?
— Если будете мяться и трусить, — сказал я, — скажут, что шлюха, уж простите. Если сумете держаться гордо и дальше, скажут — настоящая принцесса!
— Принц!
— Правда-правда, — заверил я. — Даже самые устойчивые… гм… устои можно… менять, хотя бы в отдельных случаях. Помню, когда король Людовик, это в моем дальнем королевстве, был молод и красив, он носил обтягивающие фигуру костюмы, а штаны так и вовсе сидели на его ногах как собственная кожа, обрисовывая каждую мышцу. И все придворные, а за ними и вся знать королевства,
Он спросила живо:
— И все придворные тоже начали носить такое?
— Умница, — одобрил я. — А от придворных пошло по всему королевству. Так что мода… поворачиваема сильными людьми. В смысле, не сама по себе, а ее создают люди и обстоятельства.
Она сказала шепотом:
— Мне очень нравится… вот так в седле, но временами бывает так страшно, так страшно!
— Вы по-мужски уже ездили?
— Тайком, — призналась она, — когда никто не видел, а это бывало так редко!
Я хотел посочувствовать, но дыхание вырвалось из груди с радостным вздохом: впереди открылась небольшая речка, а на той стороне дивный сад, где одни деревья с пурпурной листвой, рядом зеленые и оранжевые, тут же багровые, желтые, ярко-красные, и все подобрано так тщательно, что ну никак природа так бы не сумела, только человек с тонким вкусом…
Когда кони подошли к воде, дальше открылись крыши домов, тоже утопают либо в яркой и свежей зелени, либо в таких же нежных цветах красного, изумрудного, оранжевого.
И все это на фоне далеких серых негостеприимных гор, как уголок настоящего рая.
Лиутгарда словно прочла мои мысли, вздохнула и сказала протяжно:
— Вся эта красота сгинет, как только здесь пройдут первые отряды Мунтвига!.. А когда все войско…
— …то останется втоптанная до крепости камня сухая земля, — закончил я. — Но пока только церковь проповедует вечный мир и даже пытается запрещать особо смертоносные виды оружия, как луки и арбалеты.
— Кто ее слушает? — ответила она безнадежным голосом.
Речка оказалась достаточно глубокой, но чуть левее обнаружился мостик с резными перилами.
Мы продолжали любоваться красотами пейзажа, когда Лаутгарда неожиданно поинтересовалась:
— Ваш конь может идти галопом?
— Дам пропускаем вперед, — ответил я галантно.
— Тогда кричите громче, — посоветовала она, — когда начнете отставать. Хотя я обещаю оглядываться.
Я кивнул, она тут же пригнулась и слегка отпустила повод. Ее лошадку не пришлось даже пришпоривать, сразу же обрадованно перешла в галоп, сухо и звонко застучали ее изящные копытца, а из него ринулась таким карьером, что ветер засвистел в моих ушах, когда Зайчик тут же бросился вдогонку.
Бобик обрадованно гавкнул и ринулся впереди всех, время от времени задорно и дразняще оглядываясь на белую лошадку.
Принцесса наклонилась так, что зарылась лицом в роскошную конскую гриву, пышную и белоснежную, словно лебединый пух, ее лошадка почти стелется над землей, как низколетящая птица, стук копыт стал таким дробным, что уже превращается в непрерывный хруст, а земля под нами превратилась
Оглядываться она начала с первой же мили, но я улыбался и одобрительно кивал, однажды крикнул довольно:
— Хорошо идет!.. А быстрее может?
Лиутгарда отвернулась и дальше пришпоривала свою скакунью уже не оглядываясь, а я послал Зайчика рядом и сказал светски:
— Не правда ли, вон те кучевые облака ну дивно красивы?
Принцесса не ответила, ее руки крепко держат повод, а каблуки изящных сапожек постоянно подпинывают в бока. Лошадь в самом деле не простая, что-то в ней от волшебных коней, идет настолько быстро, что это даже не карьер, а нечто более.
На рысях конь проходит около десяти миль в час, в галопе — двадцать, ну пусть чуть меньше, в карьере — сорок, а эта лошадка почти летит, как почтовый голубь, что развивает пятьдесят-шестьдесят миль в час.
— Принцесса, — крикнул я, — если лошадка чересчур разогреется, ее нужно перевести на рысь, а то запалится!..
Она посмотрела на меня сердито, все еще пригибаясь от встречного ветра.
— Ваши войска далеко?
— Я велел не переходить границу с Бриттией!
— Но вы же с отцом договорились?
— Теперь да, — подтвердил я, — но мои лорды об этом еще не знают!
Она бросила короткий взгляд на небо.
— К вечеру мы достигнем границы.
— Ваша лошадка не падет? — спросил я опасливо.
— Боитесь, — спросила она задиристо, — что пересяду к вам?
— Гм, — ответил я галантно и внутренне содрогнулся, — я буду вообще-то как бы счастлив…
— Не волнуйтесь, — ответила она, — это очень выносливая лошадь.
— Рад слышать…
— А ваш конь, — спросила она, — что, может еще быстрее?
— Может, — ответил я скромно, — однако не могу же я оставить вас в этой дикой… гм… прекрасной и ухоженной стране?.. Так уж доползем потихоньку, ничего страшного, зато полюбуемся на красоты вашего королевства, а они весьма, весьма… Вон деревья растут, а вон кусты, надо же!.. Кто бы подумал… И холмы, видите холмы?.. Что-то они мне напоминают…
Она сердито фыркнула и долго не отвечала, я тоже умолк, так мчались еще два-три часа, пока наконец я не заметил, что ее лошадка уже в мыле, начинает хрипеть, а белки глаз покраснели.
— Вон у того дерева остановимся! — крикнул я. — Мой конь и собачка устали. Да и нам нужно отдохнуть.
Она с облегчением откликнулась:
— А я вот не устала!
— Зато я весь как побитый, — пожаловался я. — Никогда с такой скоростью не приходилось вот так часами…
Она довольно улыбнулась, каждый понимает по-своему, а мои Бобик и Зайчик весьма удивились неожиданной остановке, но спорить не стали. Бобик тут же унесся насчет добычи, а Зайчик пошел вокруг исполинского ствола, нюхая выбравшиеся на поверхность и вспучившие землю огромные толстые корни.
Я помог Лиутгарде сойти с коня, и пока она разминала затекшие ноги, расседлал ее лошадку, вытер мокрые бока и поводил немного, давая остыть, прежде чем пустить к ручейку.
— Чуть-чуть перекусим, — сказал я, — а затем снова пустимся в путь-дорогу.
— Я ничего с собой не взяла, — сообщила она на всякий случай. — Не думала, что отъедем так далеко.
— Зато я запасливый, — ответил я гордо. — Мы, люди войны, привыкли к трудностям!
— Тогда хорошо, — сказала она нерешительно.