Ричард Длинные Руки — виконт
Шрифт:
Эта драка возникла из-за того, что Монти вознамерились возвести величественный собор в центре города, семья Капулов усмотрела в этом посягательство на их влияние, что на самом деле так и было, собранная толпа разнесла деревянные леса и начала засыпать котлован. В ответ на это по призыву Монти пришли все мужчины их клана, вышибли с площади клевретов Капулов, сейчас драка кипит в переулках, к Капулам прибывают подкрепления.
Объяснявший нам суть стычки горожанин закончил со злобой:
— Такую яму вырыли посреди города!.. Зачем
— Да, — поддакнул я, — лучше бы казино или ресторан. А то и бордель…
Горожанин кивнул, потом спохватился и посмотрел с подозрением.
— Вы не с Юга?
— Нет, — признался я, — но мечтаю туда попасть.
Взгляд его подобрел, он сказал уже по-свойски, признавая своего:
— А кто не мечтает?.. Там, говорят, бордели на каждом шагу. А церкви — ни одной!
Он вздохнул завистливо. Я поддакнул снова:
— Да, там все дороги либо в бордель, либо в казино, и ни одной — в храм или в школу!
Он вздохнул еще завистливее.
— Увы, нас на Юг не пустят… Там очень строго на границе. Говорят, что границы вроде бы нет, но чем дальше на юг, тем больше в тебе видят чужака. Тогда либо назад, либо умереть. У них даже птицы сверху следят за всеми, кто пробирается на Юг.
Мы пошли дальше, а он остался наблюдать за дракой. Кадфаэль потрясенно покачивал головой.
— Как они могут? Как они могут вот так?..
Я напомнил:
— Любимым развлечением мужчин, детей и прочих зверей является драка.
Он воскликнул:
— Да я не о самой драке! Но, главное, за что?
— За добро, — подсказал я. — Добро должно быть с кулаками, если у него нет под рукой дубинок, мечей, топоров, автоматов… Конечно, народ здесь далек от христианского смирения: плюнешь в рожу — драться лезет! С другой стороны, это же фронтир.
Он воскликнул горестно:
— Да я не о том! Конечно же, здесь должны строить костел, какие могут быть споры, драки? Под Каталауном одна из древнейших святынь христианства: статуя Пресвятой Девы… Брат паладин, нам нужно обязательно побывать там, поклониться святыне.
Я спросил недоверчиво:
— А разве ислам не запрещает… тьфу, церковь разве разрешает сотворять кумиров?.. Ну, статуя Пресвятой Девы не слишком уж далека от медного змия…
Он покачал головой.
— Дело в том, что сотворил ее Симон Волхв. Он был языческим жрецом, то есть очень образованным человеком, крупным ученым, философом, знал сорок языков, был великим математиком и геометром… Но когда ему открылась глубина христианства, он без колебаний принял веру Христа, хотя потом церковь его несколько…
— Подкритиковывала? — подсказал я.
— Да. Он создал свое собственное воззрение на пришествие Христа: не признавал догмат троичности, отрицал его божественную суть, признавал в нем лишь гения, подобного Моисею…
— Так вот кто создал ислам, — пробормотал я. — А что церковь?
— Осудила, заявив, что все его труды — компиляция древних языческих
Впереди народ поспешно переходил на другую сторону, а там ускорял шаг, буквально размазываясь по стене. Все спешили миновать некое опасное место. Выглядело комично, улочка узкая сама по себе.
Под стеной дома сидит, греясь на солнышке, древняя старуха. Редкие седые волосы падают на спину и плечи, лицо сморщенное и темное, как у яблока, что пеклось на углях костра.
Мы не стали переходить на другую сторону, старуха подняла голову и вперила в нас взгляд. В животе у меня ойкнуло, Кадфаэль осенил старуху крестным знамением.
— Герои, — пробормотала старуха, — сильные… Отважные… За одну монетку предскажу, когда вас убьют…
Кадфаэль перекрестился сам, а я понял, почему народ жмется к другой стороне, когда старуха выходит погреться на солнце. Все мы хотим думать, что только мы можем других по голове, а нас — никто, хотя вообще-то понимаем, что в действительности не совсем так, как на самом деле.
— А кто убьет? — спросил я.
— И это предскажу, — ответила старуха. Посмотрела на меня и добавила: — Еще за монету.
— За обоих?
— За каждого, — ответила она живо, уже почуяв, что перед ней не самые бедные на свете. — Разве такое не стоит?
— Да как сказать, — пробормотал я. В кармане горсть мелочи, я на ощупь выудил четыре монетки, бросил старухе. Она оживилась, увидев чистейшее серебро. — Начни с монашка…
Старуха не стала вытаскивать колдовские принадлежности и даже просить показать ладонь, просто взглянула на Кадфаэля и сказала коротко:
— Его убьет высокий человек с очень черными волосами. Брови у него густые и сросшиеся на переносице. Один глаз ярко-голубой, даже ярко-синий, другой — коричневый. Он — самый опасный наемный убийца в своих землях…
— Ого, — сказал я без всякого интереса, — теперь понятно, почему люди переходят на другую сторону улицы. Тебе и гадать не надо, сразу все видишь… Кому такое понравится? Ну а когда это произойдет? Если моего друга убьют лет через пятьдесят….
— Его убьют уже в этом году, — прервала старуха без всякого почтения к моим золотым шпорам. — Только не знаю, здесь ли.
— А где?
— Не знаю. Может, и здесь. Я вижу только, что солнце сияет ярко, а люди одеты богато.
Кадфаэль не дрогнул лицом, смиренно пробормотал, что все в длани Божьей, а старуха обратила пронизывающий взор на меня. Я выждал, спросил с любопытством: