Ричард Длинные Руки (Воин Господа)
Шрифт:
Я воровато огляделся по сторонам, руки сами торопливо взъерошили мокрые волосы. Даже при полном безветрии чувствуешь себя легче. Вкрадчивый голос сразу начал нашептывать, что хорошо бы снять и эту грубую рубаху из толстой, как мешковина, ткани, как хорошо бы ехать обнаженным до пояса, а то и вовсе плюнуть на все и лечь в холодке, вот там под дубами что-то блеснуло, явно ручеек с холоднющей водой, а мы, дети раскрепощения от всего, привыкли себе ни в чем не отказывать…
Я вздохнул, привстал в стременах, осмотрел окрестности. Не пристало воину Христа, как здесь говорят высоким штилем, слушать шепот мелкого беса. Поддаться желаниям – услужить силам Тьмы, пусть
Зной доводил до исступления, но я, дитя все-таки более стойкого века, нашел спасительную лазейку в собственной гордости. Не гордыне, а гордости: не поддамся слабости, буду делать и поступать так, как надлежит человеку третьего тысячелетия… который если сам не истязал себя в лагерях по выживанию, то хотя бы видел это в фильмах, а это уже что-то: тем ребятам приходилось намного хуже, чем здешним рыцарям.
Я заметил, что Бернард дважды украдкой оглядывался, делая вид, что озирает окрестности, однажды поймал внимательный взгляд Рудольфа. Не знаю, что обо мне думают и думают ли вообще, но я не выпаду на их глазах из седла, буду делать «как надо», а не «как хочется», что свойственно простым людям здешнего мира и всему человечеству в моем.
Волы тащат повозку тяжело, с натугой. От усталости хвосты едва подергиваются, нет сил шлепать обнаглевших слепней. Все заметно устали, даже принцесса не показывается из повозки.
Только Ланзерот все такой же ровный, надменный, с холодным бесстрастным лицом и отвратительно выдвинутой нижней челюстью. Я подумал ревниво, что рыцарь всегда помнит, что он один из самых знатнейших, его имя знают, на него смотрят, с него берут пример. Что простительно простолюдину или даже сойдет простому рыцарю, для него, Ланзерота, это тяжелый удар по чести и достоинству. Так что ему нельзя расслабляться, балдеть, оттягиваться. Вообще-то жуткая жизнь… если не предположить совсем уж дикое, что ему как раз и нравится вот это напряжение, что в этом и есть для него самый кайф, в этом его личный балдеж и расслабление…
Но я слежу за ним украдкой и вижу, что Ланзерот просто не показывает виду, что его тревожит, подобно Бернарду, эта зеленая равнина, эта высокая сочная трава, эти редкие рощи могучих деревьев. Издали вся долина ровная, как обеденный стол, но на самом деле в изобилии заросших травой и кустарником старых оврагов и балок. Там можно спрятать целое войско. Не заметишь, пока твой конь не наступит на пальцы затаившемуся воину.
Впереди трава чуть колыхнулась, рука Ланзерота дернулась к арбалету. Прекрасная высокая трава, сочная и зеленая, хороший корм для коней, но и прекрасное укрытие для лазутчика.
Ланзерот внезапно обернулся, вскинул руку. Я обратил внимание, что рыцарь сжал кулак. Бернард тут же начал слезать с коня. Понятно, наш блистательный рыцарь подал знак взять коней под уздцы, даже мне ясно.
– Здесь должна быть деревня, – сказал Бернард хмуро. – Подумать только, всего лишь три года я проезжал здесь по улице, полной народу…
Я огляделся. Да, здесь когда-то жили, вон камни очагов, но жесткая трава уже пробилась даже из трещин утоптанных тропинок, на месте бывших огородов бурно разрастаются колючие кусты, а там, где был сад, жестоко вырубленный неизвестной силой, яблоньки и груши поднимаются уже дикие. Плоды будут мелкие и горькие…
– Но место хорошее, – заметил
– Привал, – коротко распорядился Ланзерот.
Волы втащили повозку в тень огромного дуба. Дуб гигантский, картинный, в три обхвата, удался высокий, хоть и на просторе, а уж ветки раскинул так, что под ними разместятся десять таких отрядов, как наш. И от жары, и от дождя спасет. Земля утоптанная, чистая от травы. Явно здесь на сваленных бревнах сидели старики и молодые, устраивали колхозные собрания, проводили народные гулянья, кулачные бои и божьи суды, жгли под лузганье семечек колдунов и ведьм.
Я слез с коня, топтался на месте, не зная, что делать. Ланзерот подвел к Бернарду в поводу уже расседланного коня. Шлем рыцарь снял, ветер с трудом шевелил взмокшие, слипшиеся волосы.
– Не то беда, – сказал он резко, – что деревню сожгли!.. И что жителей убили или увели… Хуже то, что здесь никто не селится.
Вообще-то мне, как человеку, признающему все права личности и сверхценности человеческой жизни, возненавидеть бы рыцаря за такую жестокость и равнодушие к убитым, но с другой стороны – людей на планете уже столько, что как-то не жалко, если пару сел или даже городов слизнет вулкан или землетрясение. А Ланзерота тревожит более важное. Если не селятся, значит, здесь уже опасно. И не просто для нас, везущих мощи святого Тертуллиана, такой опасностью этот блистающий герой с выпяченной челюстью пренебрегает, к тому же всегда готов умереть с мечом в руке… а опасно вообще для края, для этого королевства. Похоже, эти земли все больше попадают под власть или влияние сил Тьмы. А добрым христианам, как вот ему, Бернарду и – особенно принцессе! – здесь не выжить…
Ланзерот вытер лоб платком, только у него отыскался платок, шлем беспечно блестел на луке седла. Бернард расцепил пряжку плаща, хотел забросить на седло, но решил, что коню сейчас и собственные уши в тяжесть, швырнул на растопыренный куст. Там затрещало, куст осел, жалуясь.
Ланзерот сказал прохладным голосом:
– Я пройдусь до конца рощи.
– Да там подходы паршивые, – сказал Бернард. – Завалы, камни…
– Это для коней паршивые, – ответил Ланзерот. – А человек – такая тварь…
– Не опоздай к ужину, – ответил Бернард.
– Когда ты у котла, – отмахнулся Ланзерот, – всегда оказывается, что я опоздал на сутки.
Рудольф и Асмер быстро набрали сучьев для костра, принцесса начала выбивать огонь. Я подивился, полагал в наивности по прошлому разу, что это делают только мужчины, хотел предложить свои услуги, не женское дело бить тяжелым кресалом по огниву, но вовремя вспомнил, что с моим гуманитарным образованием только в прометеи, ушел к ручью и с наслаждением влез в ледяную воду. Почудилось, что струи вскипели вокруг потных раскаленных ног. Глубина всего до колен, я лег, ухватившись за камни, чтобы не сносило, тут же появились мелкие рыбки, стали жадно пощипывать кожу, срывая лохмотья, драгоценные крупинки соли.
От наслаждения я даже закрыл глаза. Но, когда, продрогнув, начал вылезать из ручья, в десятке шагов из-за деревьев вышли мужчины. Шестеро, бородатые, в лохмотьях, с угрюмыми злыми лицами. Они не спешили, не бросились, просто начали сразу расходиться в стороны, охватывая дуб полукругом.
Сердце мое затрепыхалось, как рыба на разделочном столе. Ланзерот ушел осматривать рощу, Асмер и Рудольф на охоте. Принцесса и священник в повозке, здесь только мы с Бернардом. Но и Бернард снял доспехи, оружие. А у них за поясами ножи, в руках зловещего вида топоры. У одного из-за спины выглядывают лук и оперенные концы стрел.