Ричард Львиное Сердце

Хьюлетт Морис

— Ну, расскажи мне об этом подробно, голубушка!

— О, мадам! — воскликнула Жанна. — С удовольствием вам расскажу всё. Тем ужаснее показались мне слова прокаженного, что я подумала; вот человек, действительно наказанный Богом; он близок к смерти, уж верно свыкся с её тайнами! Такой человек не может ни лгать нарочно, ни говорить зря; ведь ему осталось мало времени замаливать свои грехи. Поэтому я и просила господина моего Ричарда, чтоб он не венчался со мной в Пуатье, умоляла его во имя великой любви ко мне. Но он не послушался: он сказал, что ему, как честному человеку, не пристало, отняв меня у моего нареченного супруга, нанести мне ещё бесчестье. Он венчался со мной и таким образом оправдал оба предсказания

прокаженного. Тогда я увидела ясно, что мне грозит беда: и не могли меня утешить убеждения монахинь, будто, хоть я и была на графском ложе, но не лежала, а стояла на коленях в графской шапочке, и что, стало быть, условия пророчества не вполне осуществились. Я думала тогда, да и теперь так думаю, что это вздор; впрочем, это — мои личные мысли. В сущности, я не была ни в том, ни в другой в том смысле, как это говорил прокаженный, потому что не считаю этот брак настоящим. Если я ему не супруга, пусть меня Бог простит: я совершила великий грех. Но только я не графиня Анжуйская, и в этом я обличаю пророчество. С другой стороны, если меня отстранит мой король, чтобы вступить в лучший брак, меня снова потребует к себе человек, с которым я была помолвлена раньше: и снова предстанет опасность, что приговор свершится. Ведь видите, мадам! Прокаженный сказал: «Женой мертвеца и его убийцы». А это уж верно, что Жиль де Герден, и никто другой, будет убийцей короля. Увы, мне, увы, мадам! В какие тиски попала я, никому и никогда не желавшая зла! Дни и ночи обдумывала я, как следует мне лучше поступить с тех пор, как, по моей же просьбе, король меня оставил. И вот что я решила. Я должна всегда быть при короле, но не быть его милкой: ведь как только он меня отошлет прочь, Жиль де Герден, наверно, снова завладеет мною.

Она остановилась, задыхаясь, и застыдилась, что наговорила так много. Королева-мать тотчас же подошла к ней и протянула обе руки.

— Клянусь душой, ты, Жанна, — добрая женщина! — воскликнула она. — Никогда не покидай сына моего.

— Никогда я и не подумаю покинуть его, — отозвалась Жанна. — В этом моё наказание, да и его также, думается мне.

— Его наказание, дитя моё?

— Да, мадам! — ответила Жанна. — Неужели же вы считаете, что король должен заключить брачный союз?

— Да, да!

— Но для того, чтобы вступить в брак, он должен отстранить меня.

— Да, да, дитя!

— Говорю вам: хоть он меня и любит, ему никогда не достигнуть цели своих пламенных желаний; а я, как ни люблю его, я не могу его утешить. Но мы оба не можем оставить друг друга из боязни, чтобы не оправдалось пророчество прокаженного; и вот он осужден вечно томиться неисполненным желанием, а я — вечно горевать. Я думаю, это довольно тяжкое наказание как для мужчины, так и для женщины.

Королева-мать зарыдала.

— Страшное наказание за небольшой милый грешок! Но, — прибавила она, всё-таки соблюдая политику, — но меня берет сомнение, как бы сын мой, такой пылкий любовник, не поставил с тобой на своем.

Жанна покачала головой и сказала с глубоким вздохом:

— Нет, это невозможно: ведь в моих руках его жизнь; и я только об этом и буду думать.

Но тут жалость над самой собой взяла верх, она отвернулась, чтобы скрыть свое лицо. Королева-мать вдруг подошла к ней и поцеловала. И обе рыдали — нежная Жанна и старуха-кремень, ворчунья аквитанская. Обе эти женщины, любившие короля Ричарда, заключили договор, скрепленный поцелуями, что Жанна будет всячески стараться содействовать замыслу наваррца. Обстоятельства, как друг, помогли ей в этом богоугодном деле самоограбления: Ричард, принявший на себя великое обязательство пред Всемогущим Богом, не мог достать денег.

Как ни был он занят разными ухищрениями для того, чтобы восстановить доверие к себе, как ни хлопотал с ускорением коронации, он продолжал видеться почти ежедневно со своей любимицей,

то прогуливаясь с нею в саду монастыря, где она жила, то сидя с нею у дверей. В эти минуты, которые доставались им урывками, между ними было трогательное равенство: женщина более не испытывала подчинения мужчине, мужчина более владел собой, благодаря тому, что меньше стала его власть над нею. Как часто сиживал он на полу её ног, в то время, как она была занята одной из нескончаемых вышивок, которые были излюбленным делом тех поколений! Закинув голову на её колени, он лежал, не спуская глаз с её лица, и в душе размышлял: может ли в будущем оказаться что-либо прекраснее этой спокойной хранительницы прелестной плоти? Да, в ту пору в этом была её главная гордость: при всех её сокровищах — при величавой поступи, нежной теплоте, тонкой соразмерности частей тела, при её ярком трепетном душевном пыле — она могла строго держать себя в руках и обходиться скромно, не расточая своих великих богатств, могла, такая находка для брачной жизни, играть роль монахини без малейшего вздоха!

«Если она, лишенная мной девственности своей, может слезами вернуть себе целомудрие, почему же не могу я взять на себя этот подвиг, Царь мой Небесный?» — такова была дума Ричарда изо дня в день — истинно достойная мужчины дума. Ведь женщины не присматриваются к своим прелестям, не видят в себе кумира и считают мужчин набитыми дураками за то, что те находят одну из них более привлекательной, чем другая. Ричард никогда не высказывал этой мысли, но молча преклонялся перед Жанной, как перед своей богиней. А она, читая благоговение на поднятом к ней лице, закаляла себя против нежной лести, сдерживала себя и в своем бойком, гордом уме затевала против него бесконечные козни.

Без слов беседовали их души о предмете, которого они не затрагивали никогда между собой. Безустанное вопрошание её лица многое объясняло ему, подготовляло его; а она, располагая всем женским коварством, выжидала, взвешивая, удобное время.

И вот, однажды, когда они сидели у окна, Жанна вдруг выскользнула у него из рук и, опустившись на колени, принялась молиться. Несколько времени он не трогал её, находя её поступок таким же прелестным, как и она сама. Но вот он низко наклонился к ней, так что его лицо почти касалось её щеки, и прошептал:

— Скажи, о чем ты молишься, сердце моё? Дай и мне помолиться с тобой!

— Я молюсь за короля, господина моего, — ответила она. — Дай мне молиться!

Он настаивал, уговаривал её, прижимался к ней. Она закинула назад голову и подняла к нему свое лицо, побелевшее от сдержанности.

— О, Христос, Царь Небесный! — молилась она. — Прими эту жертву из моих грешных рук!

Мольбу свою она возносила ко Христу, но взоры её были подняты к Ричарду: он дерзнул ответить ей от имени Христа.

— Какую жертву, дитя моё?

— Я приношу Тебе героя, который отдыхал у меня на груди; приношу Тебе супружеское свое ложе и графскую шапочку; приношу Тебе лобзанья, объятия, клятвы, долгие минуты бессловесного блаженства; приношу тебе всю любовь — её речи, её борьбу, затем затишье её, доверчивость, её надежды и обеты. Но, Господи! Воспоминание любви я буду век хранить, как Твой залог!..

Дух занялся у короля Ричарда: молча смотрел он прямо ей в лицо. То был лик ангела кротости, твердый, угрюмый, пылкий, как огонь, знакомый с горем.

— О, грозный Господь! О, святые воители! О, закаленные в огне! О, Жанна, Жанна, Жанна! Подкрепи меня! — воскликнул он от глубины своей душевной муки.

— Мне подкрепить тебя, Ричард? — молвила она. — Нет, но ты и без того уж подкреплен. Тебя подкрепил святой Крест: ты принес ему в жертву больше, чем я.

— Принесу всё, что прикажешь! — воскликнул Ричард. — Я ведь знаю, что ты хочешь спасти честь мою.

— И положись в этом на меня! — сказала Жанна, давая ему целовать свои щеки.