Риф

Поляринов Алексей

Затем к ней подходил уже немного опьяневший от алкоголя и всеобщего внимания Илья.

– Мне нравится, когда ты так смотришь.

– Как?

– Вот так, – он изобразил ее взгляд: прищурился, склонил голову набок. – Ты, типа, как антрополог, изучаешь повадки аборигенов.

Вместе они прожили полгода, и все это время она пыталась разгадать его секрет, понять, как ему удается быть таким естественным в своем теле. Их отношения меж тем портились с каждым днем, или, точнее, медленно выдыхались. С Ильей было нелегко – ему хватало проницательности, чтобы видеть ее болевые точки, но не хватало такта, чтобы в нужный

момент промолчать. Одной из таких точек была татуировка у нее на шее.

* * *

Первые месячные у Тани случились в тринадцать – проснулась утром от скручивающей боли внизу живота в мокрой постели, испугалась. Благо Лера была дома, успокоила, объяснила, помогла сменить простыни. А вечером вручила Тане конверт. В конверте был сертификат в тату-салон, и Таня сначала решила, что сестра издевается. Но Лера была серьезна:

– Ты теперь взрослая. Нужно это отметить – совершить что-нибудь необратимое.

– А сама ты как отметила?

Лера повернулась, подобрала волосы, и Таня увидела татуировку: маленький геральдический олень.

– Ого, – сказала она. – А если мама увидит?

– Не увидит, не парься, – ответила Лера. – Я уже три года так хожу – и ничего, под волосами же.

Спустя несколько дней, когда стало полегче, Таня отправилась в салон, пару часов листала альбом с образцами рисунков морских чудовищ и земноводных и наконец выбрала идеальный вариант. Мастера не смутило, что ей, очевидно, еще не было восемнадцати, и когда вечером она вернулась домой и прошла мимо кухни в детскую, ей даже говорить ничего не пришлось, Лера все поняла по глазам, зашла в комнату следом и тихо закрыла дверь.

– Покажи.

Таня подобрала волосы – на шее сзади над самым верхним позвонком блестел наклеенный мастером квадратный кусочек пленки. Лера чуть отклеила край – кожа под пленкой была красная, опухшая, обильно смазанная вазелином, но рисунок был отчетливо виден – маленькая черная ящерица.

– Офигеть. А почему ящерица?

– Не знаю. Просто понравилась.

Так у них появилась общая тайна, и эта тайна их сплотила; и вечером за ужином они сидели с матерью на кухне, и Лера подмигнула Тане, и Таня улыбнулась, и ей казалось, что это самый важный и самый интимный момент их общего детства – даже важнее того случая с крапивой. С тех пор Лера никогда не дразнила Таню и относилась к ней как к равной и, даже переехав на Камчатку, писала письма, которые всегда заканчивала одинаково:

P.S. передавай привет ящерице

Прошло уже десять лет, Таня с тех пор успела окончить педагогический, который изначально рассматривала лишь как запасной вариант и подавала в него документы только чтобы успокоить мать; во ВГИК ее в итоге не взяли, забраковали на стадии творческого конкурса, и Таня, разочарованная в собственном таланте – точнее, убежденная матерью в том, что никакого особого таланта у нее нет, «а кино – это вообще не профессия», – пошла учиться на учителя иностранных языков. Теперь, спустя годы, она вела курсы английского, готовила студентов к TOEFL и IELTS; зарплата была неплохая, она даже купила себе подержанный «Поло». В общем, многое в жизни менялось, но одно оставалось неизменным – Таня до сих пор тайком писала сценарии своих будущих фильмов и скрывала от матери татуировку – и перед встречей

с ней заклеивала ящерицу пластырем, на всякий случай, чем приводила Илью в недоумение:

– Вот скажи мне, какой смысл в татухе, если ты ее прячешь? Тем более от мамы. Ты вот жалуешься вечно, что она тебя, типа, не принимает такой, какая ты есть. Я, конечно, не эксперт, но, по-моему, это у вас абсолютно взаимная фигня.

В двадцать три Таня наконец накопила денег и пошла учиться в киношколу, на специальность «режиссер неигрового кино». И этот факт скрывала от матери так же тщательно, как и ящерицу.

– А киношколу ты тоже пластырем будешь заклеивать? – спрашивал Илья. – Нехилый такой пластырь нужен. Такие вряд ли в аптеке продают. Вот клянусь, при встрече расскажу твоей маме все – и про татуху, и про кино.

Возможно, именно поэтому Таня их не знакомила, даже не собиралась. И очень иронично, что знакомство все же состоялось – за день до того, как она съехала от Ильи. И за три – до того, как мать исчезла.

* * *

Позвонила соседка снизу, тетя Нина: «Танечка, дорогая, я, конечно, очень извиняюсь, но у нас тут мокрые пятна на потолке, а с люстры вода течет. Вот, слышишь? Это я ведро подставила».

Мать не брала трубку, и Таня кинулась искать ключи от ее квартиры. Илья сидел на диване и наблюдал за ней, спросил, в чем дело, и она рассказала про бедную тетю Нину, которую они стабильно заливают в среднем раз в два года, и еще мама трубку не берет, в общем, черт знает что, как обычно, надо ехать и исправлять. Илья поднялся с дивана.

– Ну что ж. Надо – значит поедем.

– Куда?

– Куда-куда, к маме.

Она не стала отговаривать – не до того было, – и через полчаса они уже стояли у двери, из-под которой на лестничную площадку медленно натекала лужа. Таня щелкнула замком, потянула дверь на себя, и вода небольшим водопадом через порожек выплеснулась ей прямо на кеды. В коридоре был караул – ботинки, тапочки и туфли, как лодки и гондолы, скользили по зеркальной поверхности воды. Таня бросилась в ванную, закрыла кран. В переполненной ванной плавали какие-то белые простыни, одну из них затянуло в сливное отверстие, другая забила запасной слив.

– Вы что здесь делаете? – раздался сонный голос матери в коридоре.

– Мама, твою мать, ты почему трубку не берешь?

– Я спала, – сказала она таким будничным тоном, словно это вообще все объясняет; посмотрела под ноги: – Кто мне тут разлил?

Таня достала с балкона полотенца и ведра, Илья снял кроссовки, закатал штанины и рукава, и они стали собирать воду, сначала ковшом и стаканом, затем – полотенцами. Мать пыталась помочь, но после Таниной просьбы поберечь спину пробормотала: «Вот только орать на меня не надо», – ушла на кухню и там поставила чайник.

Спустя час потоп удалось ликвидировать, и мать позвала Таню с Ильей пить чай. Она, похоже, выспалась, спина не болела, и настроение у нее было такое, словно потоп произошел не по ее вине и не в ее квартире. Когда Таня сказала, что надо бы, мол, узнать, насколько сильно пострадали потолки тети Нины, мать махнула рукой.

– Ой, да пошла она в баню! Она мне знаешь что? Она говорит, я слишком громко хожу. У меня костыль, – показала костыль, постучала им по полу, – я костылем хожу, але!

На плите засвистел чайник, и мать сменила тему.