Рикошет сна

Агеева Рита

— Как же узнали, что бревно уцелело? — уточняет Арчи. Облачная паутина над нашими головами начинает интенсивно сбиваться в клубок — будто ее, как лапшу, наматывают на невидимые японские палочки для еды.

— Я сам туда якобы вернулся, чтоб пули отыскать, — признается Вильгельм. — Такую редкость надо хранить и беречь, судьба такие подарки редко преподносит.

— Так это "было" или "было якобы"? — вопрос карнавалета остается без ответа, потому что облако возле луны закручивается в смерч и тянется заостренным концом-щупальцем на тропинку прямо перед нами.

Имя Фаревда-оружейника звучало в Черной Зоне достаточно

часто и никак не могло пройти мимо моих ушей. Только упоминали его обычно не по отношению к реальному человеку, а как часть фольклора, присказку или даже междометие, призванное выражать не смысл, а только эмоции.

По логике вещей, если баснословный мастер по изготовлению клинков, бомб и ружей давно уже живет в статусе ходячей легенды — место его постоянного обитания должно держаться в секрете. Или он его не скрывает потому, что полагается на сверхнадежные системы защиты и запутывания (или запугивания) незваных посетителей? Или менторы заранее договорились о встрече, и нас ждут? Или оружейник только рад непрошеным гостям, чтоб лично или с помощью прислуги пострелять в них с таким же упоением, с каким Черные на поляне расстреливали тифозных упырей?

Безжалостно заточенный коготь небесной темноты глубоко вонзается в тропинку, полностью перекрывая нам лунный свет. Мы оказываемся зажатыми в коробку из плотных стен деревьев, спустившегося с высоты мрака и пустоты за спиной, к которой настоятельно не хотелось оборачиваться. Байт на руках у Кикко ерзает и тычется ментору лбом в грудь, как малыш лицом в подушку.

Вильгельм снимает с шеи пулю, подвешенную на серебряную цепочку, и вставляет, как ключ, прямо в коготь тьмы.

— Я восхищаюсь этими технологиями сканирования, — с придыханием шепчет Эмма, — темнота сейчас считывает ДНК Вильгельма и сверяется с имеющейся у нее базой данных лояльных и одобренных посетителей.

Одобрение получено. Пуля возвращается к ментору на шею — а чернющий коготь всверливается в землю все глубже, вырывая в ней широкий тоннель. Когда отверстие оказывается достаточным, чтоб на его месте можно было разбить туристическую палатку, облачное жало втягивается обратно в небеса, открывая нам винтовую лестницу вниз.

— Так это и есть знаменитый дворец Фаревда? — разочарованно мяукает Байт. — Я-то ожидал чудо архитектуры, роскошь и технологии, а тут какая-то нора кротовья…

Вильгельм уже наполовину исчез под землей и манит нас за собой. К моему — и не только моему — ужасу, оказывается, что у длиннющей винтовой лестницы нет перил. Один виток вниз, два, три… На десятом голова кружится так, что я понимаю: через пару шагов сорвусь в пропасть неизбежно.

— Ждали шедевра? А вот он, смотрите! — оборачивается к нам Вильгельм и… прыгает в пустоту.

Арчи бросается к нему, чтоб подать руку — и тоже падает с лестницы прямо на тяжелый, гибкий воздух. Воздух держит обоих, не давая соскользнуть ниже уровня тех ступеней, на которых они находились при падении.

Байт вздыхает с облегчением так шумно, что его дыхание чуть не сбивает с ног и меня, вслед за спутниками.

— На самом деле это не подстраховка от несчастного случая, а защита от грабителей и мошенников, — комментирует Эмма. — Фаревд не настолько человеколюбив, чтобы всерьез волноваться из-за того, что по пути к нему кто-нибудь сломает ногу или свернет шею. Зато разбойники не смогут попасть

к нему напрямую, минуя ступени.

— Кстати, сколько их здесь? — спрашивает Арчи, поднимаясь на ноги.

— Пятьсот тридцать одна, — равнодушно отвечает Вильгельм.

Нас ждет еще целая бесконечность, завивающаяся к центру земли.

Бесконечность утыкается в пыльный фиолетовый полог, который Вильгельм отодвигает вполне по-хозяйски. За пологом открывается величественная пещера, декорированная как смесь прихожей и тронного зала: вешалки для одежды, открывающиеся пуфики, потасканные шлепанцы, неровно набросанные на пол смешные половички, машина для поп-корна, гильотина, три разномастные статуи рыцарей в латах и громадный, почти двухместный трон.

— И даже никакой охраны, никакого досмотра и обыска? — не верит Арчи.

— Да зачем тут живая охрана, — отмахивается Эмма. — Тут так все автоматизировано на энергетическом уровне, что присутствие живых людей в униформе становится не более чем формальностью.

Легендарный Черный оружейник выходит в зал из дальнего коридора, беззастенчиво шаркая по полу подошвами тяжеленных ботинок. Он давно не молод и не пытается молодиться, волосы его проедены сединой и залысинами, как шуба молью. Но главное — глаза. Каплевидные и поразительно раскосые, они словно приклеены на его лицо с морды некоего фантастического животного, которое умеет смотреть только по сторонам, но никогда прямо перед собой.

Никто с ним не здоровается — а он делает вид, что никаких посетителей в зале нет. Он шаркает к трону, плюхается на него, откидывается на спинку и вытягивает вперед ноги. Проходит около минуты.

Глаза Фаревда оживают: один упирается ртутным взглядом на Вильгельма, второй скашивается в противоположную сторону и блещет багряной искрой в сторону Эммы. Оба ментора заранее знают, что им теперь следует делать: подобострастно подходят к трону, садятся на колени и запускают руки глубоко под сиденье. Оружейник с удовлетворенным всхрапыванием ставит ноги им на спину, заваливая лопатки и поясницы визитеров мелкими комьями жирной земли.

Очевидно, Эмма и Вильгельм уже нашли то, что искали, так как оба перестали шарить под троном — но боятся пошевелиться и потревожить Фаревда. Он наслаждается еще целой минутой их унижения — а потом ставит ноги на пол, оперев пятки о половицы и задрав носки вверх:

— Приступайте!

Менторы синхронно садятся на колени каждый возле ближайшего к себе ботинка и принимаются начищать их щетками и тряпками, вытащенными из-под трона. Грабабайт тяжело пыхтит от возмущения, и Кикко незаметно тянет его за хвост, чтоб держал эмоции при себе.

Арчи тоже недоволен происходящим — но понимает, что высказывание собственного мнения сейчас может провалить всю коллективную миссию, и потому держится стоически. Просто я уже привыкла замечать в нем мельчайшие микропризнаки перепадов настроения и перемен карнавалентных состояний — потому и отмечаю про себя, как раздулись его ноздри и какая вовсе не глубокая, но разлапистая, похожая на наклонный трезубец, морщинка прошла по лбу в диагональ.

— Счастье полное, как луна, познается лишь теми, кто сполна испил ненависть к самому себе, — неожиданно начинает вещать Фаревд, не глядя на нас и не обращаясь к нам. — Счастье полное, незатмеваемое, открывается двумя ключами: "никто" и "ничто".