Рикошет

Щепетнев Василий Павлович

Проще всего, конечно, было спросить у любого прохожего, где тут местный совет, а уж местный совет, аутсайдерский или нет, обязательно бы связал меня с Личным Секретарем, но я воздерживался от слишком простых решений. И причиной тому было самоубийство Виктора Брончина. В нормальном окружении самоубийство относительно здорового и относительно вменяемого человека – штука чрезвычайная. Я вспомнил звонок неизвестной женщины (Лики?) – и решил подождать. У аутсайдеров порой бывают самые странные представления о современности. О перемещенном сознании в частности. Кто я для них? Виктор Леонидович Брончин? Или Артем Иванович Краснов? Вопрос не простой, недаром перенос

сознания по-прежнему остается на стадии эксперимента, и знают об этом далеко не все. В городке аутсайдеров могут совершенно ничего не знать, более того, должны ничего не знать. И будут обходиться со мной, как Брончиным – по аутсайдерским правилам. Какой у Брончина личный секретарь? Какая Лунная лаборатория? Ну-ка, смирительную рубашку, электрошок и гипогликемическую кому с клистиром перед процедурой.

Я, конечно, утрирую. Правила внутри аутсайдерских поселений не могут нарушать Декларацию Свободы. Но ведь откуда-то появились у Брончина древние лекарства современного выпуска? И эти сотни мобилей, медленно катящие по улице, тоже нарушают Декларацию, сжигая без необходимости воздух и углеводороды. Попадёшь в щель исключения, и когда еще из нее выберешься. Нет, торопиться не след.

Я отыскал бельё, одежду. Сидело на мне скверно: и параметры мои изменились, да и изготовлено все поточно, кое-как. Ничего, мы не привередливые.

Одевшись, я взял паспорт, часть денег (не клади все яйца в одну корзину), положил во внутренний карман пиджака. Ах да, запоры… Запоры в квартирке были примитивные, механические, и открывались примитивным же ключом. Чисто начало двадцатого века!

Заперев дверь, я стал спускаться по лестнице. В доме был и подъёмник, но он ни видом, ни звуком, ни запахом доверия не вызывал. Лестница, впрочем, не далеко от подъёмника ушла по части вида и запаха, но в ней застрять было сложнее. К тому же, спускаясь по лестнице, я проверял, насколько владею телом, и что следует изменить.

Спустившись на пять этажей, я прошел уже через совсем грязный подъезд и вышел во двор. Да, бензин. И скверный бензин используют местные мобили.

Во дворе на лавочках вокруг разбитого стола сидели двое мужчин и три дамы. Пили и закусывали.

Один из мужчин привстал, махнул рукой и крикнул:

– Эй, Леонидыч, возьми-ка пивка да присоединяйся! Видишь, дама простаивает!

Крикнул неискренне, фальшь чувствовалась на расстоянии. Ни я его не интересовал, ни дама, да и на пиво надежд он не возлагал. Его возглас – крик одинокой души, хотя за столом он был сам-пятый.

Я ответил отчетливо, но не громко:

– Не до пива мне сейчас, сам знаешь.

И не обидно, и достойно. Кричавший понимающе кивнул и вернулся к прежним занятиям.

Я кричавшего не помнил. Не выдала его мне кратковременная память. Значит, чисто вошел в тело, не застал ни хозяина, ни то, что после хозяина обыкновенно остаётся – ненужные воспоминания, например. Впрочем, возможно, во время экстренного лечения я их, воспоминания, инкапсулировал. Разберусь.

Арка двора пропахла мочой, местами виднелось и говнецо. С аутсайдерами это случается.

Улица обдала вечерним зноем и запахами старого города, преобладающими из которых были запахи работающих мобилей. В начале прошлого века их называли автомобилями, подчёркивая, что они двигаются сами, без помощи лошади. Сейчас испытываются автомобили в подлинном смысле слова, перемещающиеся без контроля человека. Но таких я здесь не заметил. Не до того было. Я разглядывал людей. Если и были у меня сомнения насчет селения аутсайдеров, то они стремительно

испарялись. Никогда я не видел столь много напуганных и озлобленных людей. Уродство, дефекты тела – пустое, всё это можно легко исправить, в принципе, на это можно и внимания-то не обращать. Но вот дефекты сознания… Люди двигались так, словно ожидали, что в любую секунду их оскорбят, унизят, ограбят или даже убьют. Не обязательно, но возможно. И потому одни старались слиться со всеми, другие напускали на себя грозный вид, мол, мы сами кого хочешь закопаем, третьи снимали тревогу пивом, водкой или иными суррогатами уверенности. Матери крепко держали детей и кричали на них по малейшему поводу и даже без повода. Со стороны трех-четырех прохожих (трех – точно, четвертого я увидел на мгновение в окне мобиля, и ручаться не могу) я заметил интерес к детям особого свойства. Не зря нервничают мамочки, совсем не зря.

Встречались и побирушки, калеки и нет, иные просто валялись на траве, на тротуаре, в грязи и моче, но люди обходили их, как предмет уличного искусства, привычный до незаметности.

Я прошел несколько кварталов. Поселению не было конца и края. Масса рекламы, стилизованной под атлантидов – на латинице, призывающая купить товары давно забытых фирм. Может, это карнавал здесь такой? И пьянь пристенная – талантливые артисты? Не бывает так много талантов. Другое дело, если меня срикошетило в поселение атлантидов. У них аутсайдерам много больше воли дают – до определенной черты, конечно. Но почему кругом – уличный русский середины прошлого века со смешными вкраплениями? Колония потомков эмигрантов?

Зашёл, наконец, в продуктовый распределитель, Раз туда идет большинство, авось и мне по средствам будет.

Я не ошибся – продуктов было много. На любой вкус и достаток. Правда, самое поверхностное знакомство с представленными яствами разочаровывало: суррогаты, усилители вкуса, в общем, больше видимости, нежели еды.

Я выбрал морскую рыбу – она даст мне белки и жиры. Гречку и рис – углеводы. И морскую капусту – витамины плюс минералы. Добрый кусок сала – энергия превращения и НЗ.

Расплатился. Денег достало, но надолго похоронного капитала мне не хватит. Рассиживаться некогда.

Я вышел иным путем, чем зашел. В другую дверь. Вышел и замер.

– Чё обмер, мужик? Вышки не видел? – весьма добродушно подвинул меня следующий выходящий.

В том-то и дело, что видел. И не раз. Останкинскую телевышку узнаю моментально. Вот и сейчас узнал. Но трудно смириться с тем, что этот город аутсайдеров и есть Москва две тысячи пятнадцатого года.

Обратный путь я проделал быстрее и строже. Меньше смотрел, больше видел. Да, тут две Москвы. Химера. Или так: Москву и Атлантиду сшили на живую нитку. Или на мёртвую, как творение доктора Франкенштейна. Сшили, окропили мёртвой водой, чтобы покрепче срослось, а потом живой, да ещё подключили к мощной электростанции для гарантии. И вот она, химера, живёхонька.

Да, нравилась мне эта Москва или нет, но в том, что город живёт – сомнений не было.

Но слишком уж сурово живёт. Будни джунглей.

До жилища я дошел без новых открытий. Хватило и того, что узнал. В кастрюле на электрический плите стал варить рис. В микроволновой печи – рыбу.

И поехали.

Прогулка дала мне немало сведений о том, как ведёт себя тело. Следовало исправить дефекты и улучшить функциональность. Но больше всего требовалось навести порядка в голове. Поднять эффективность мышления на уровень новых задач. С запасом. Потому что новые задачи будут сложные. Очень сложные.