Рим. Книга 1. Последний Легат
Шрифт:
Фокусник что-то делает — я не вижу что, но толпа взрывается гулом. Я стою. Рабы за моей спиной, я слышу сопение одного из них. Оглядываясь, я вдруг натыкаюсь на чей-то пристальный взгляд. Моргаю. Возвращаюсь туда, где только что…
Взгляд недобрый и холодно-резкий, как острие меча. Голубые глаза. Варвар.
Я снова поворачиваю голову, высматриваю в толпе того, кому принадлежал взгляд… не вижу! Нет, вижу! Высокий даже для германца варвар — с желтыми волосами, как говорят в Риме, — вдруг поворачивается и начинает пробираться в сторону, словно это
Я иду туда быстрым шагом. Просто любопытство? Может быть. Не часто в Ализоне увидишь сенатора Рима, но, сдается мне, это было не простое любопытство. Один из рабов несет мои вещи. У другого, Приапа, в корзине мой меч, а кинжал я спрятал в складках своей тоги.
Может быть, это один из тех варваров, что напали на мою повозку вчера? Я иду. Долговязый варвар уходит от меня, расталкивая прохожих — они разлетаются, как фишки при игре в мяч. Кто ты, варвар? Я едва не натыкаюсь на замешкавшегося торговца — кажется, из Греции. Твою мать… с дороги! Я резко сворачиваю и обхожу торговца — греческая шапочка над багровой бородатой физиономией едва не слетает, когда я случайно задеваю грека плечом. Проклятье! До чего неудобна тога в такие моменты. Все-таки это одежда для мира, а не для войны.
Иду. Рабы за мной не поспевают, я слышу возмущенный возглас торговца, но не оборачиваюсь.
Неужели нападение было неслучайным?!
Высокий германец все дальше. Сердце мое разгоняется, словно несущийся по мавританской пустыне скакун. Дурацкая лошадь! Все окрашивается кровавым отсветом, точно вокруг вода, в которую капает кровь из обрезанного ножом пальца.
На германце простая одежда из некрашеного холста, рубаха с длинными рукавами, он подпоясан ремнем с бляшками, они отсвечивают на солнце. Штаны — конечно, штаны, все варвары их носят — гораздо удобней сейчас, чем моя тога. Германец двигается как воин или подготовленный атлет. Несмотря на мои усилия, он все дальше.
Врешь, не уйдешь. Я почти бегу, нащупывая кинжал под тогой. Белая пола, перекинутая через левую руку, треплется на ходу.
— А сейчас! — кричит зазывала фокусника. — Вы увидите небывалый, невозможный трюк, которому мой господин научился, будучи в Африке!!!
Вижу справа патруль из двух легионеров с оптионом, без доспехов, только в туниках с боевыми поясами. Ко мне, показываю жестом. Быстро!
Они замирают, переглядываются. Оптион видит мою тогу и резко кивает. Они бегут ко мне. Еще бы. Нечасто им в Германии попадается целый римский сенатор…
— Господин, — кивает оптион. Он немолодой, почти ветеран, скорее всего италик, с редкими седыми прядями в короткой легионерской прическе. — Что случилось?
— Видите того германца? — Я показываю в сторону, куда убежал светловолосый. Он быстро удаляется, сейчас он свернет с площади куда-нибудь в переулок — и поминай как звали. Он мне нужен. — Догнать и схватить — живым! Возможно, это мятежник. Выполняйте.
— Но… — Оптион замолкает и поворачивается к солдатам.
Те уже без всякой команды срываются с места, бегут, на ходу доставая мечи из ножен. Оптион кивает
Я иду за ними быстрым шагом. Проклятый германец — я вижу пучок светлых лоснящихся волос, у него они связаны на затылке. Интересная штука. Такой прически я у варваров, что напали на нас вчера, не заметил. Может быть, я ошибаюсь?
Но тогда почему он удирает? Легионеры бегут, сбивают на ходу какого-то горожанина, тот кричит возмущенно. Опрокидывают корзину. Германец оглядывается на мгновение. Мне кажется, что голубой режущий взгляд задевает меня, касается лица. В Риме это считается дурным воспитанием и угрозой — такой прямой взгляд. К тому же — не самый добрый. Я почти отшатываюсь, но продолжаю идти. Если бы не мое сенаторское достоинство, я бы побежал. Я и так почти бегу. Мир вокруг качается и дергается.
Легионеры бегут. Один из них налетает на какого-то германца, падает. Варвар свирепо кричит на легионера, хватается за кинжал. Его приятели — несколько верзил с длинными волосами, двое рыжие, — хватают варвара за руки. Что-то говорят ему. Лицо германца бешеное. Проклятье, не вызвал ли я волнений в городе? Это было бы ни к чему. Легионер вскакивает и кричит:
— Пошел в задницу, варварская рожа!
Меч его вылетает из ножен… блеск металла.
— Нет!!! — кричу я. — Отставить! Ловите другого!
Легионер, дернувшись от моего крика, поворачивает голову. Видит меня, опускает меч. Грозит варвару кулаком и бежит дальше.
Обиженный германец поворачивается и кричит ему вслед. Проклятый варвар. Я стервенею — что они себе позволяют?! Я — Рим. Через несколько шагов я уже рядом с варваром. Он поворачивает голову, видит меня — и смеется. Я ниже его на голову и легче. Пожалуй, будь мы атлетами на арене цирка, это посчитали бы неравноценной схваткой и велели бы каждому выбрать себе соперника по росту. К счастью, сейчас нет никаких судей. А мы не атлеты, вес здесь не имеет значения. Разве что длина рук.
Я останавливаюсь и смотрю на германца. «Ты слишком импульсивный, Гай». Луций, Луций. Мой разумный старший брат. Мой мертвый старший брат.
— Ты что-то сказал про римского солдата? — спрашиваю я. Внутри меня все замирает — момент, который Аристотель описывает как ethos — осознание того, что сейчас случится, во взгляде человека — за мгновение до того, как это случится. Так смотрит Медея на своих детей, пока они еще живы. Так смотрит Язон за мгновение до того, как на него обрушится старый «Арго»…
Краем глаза я вижу: легионеры бегут за светловолосым германцем. Длинные рукава рубахи… стоп. Тут я понимаю одну вещь, но оставляю ее на потом, потому что сейчас мне не до того. Я стою перед германцем и молчу.
Варвары тоже молчат. Тот германец, что оскорблял легионера, стоит словно бы отдельно от остальных. Он смотрит на меня и усмехается. Пятеро варваров рядом, но отдельно от него — ждут, что будет.
Я молчу. От ярости у меня звенит внутри. Я — чертов легат Семнадцатого. Сенат и народ Рима!