Рим. Книга 1. Последний Легат

Врочек Шимун

Утро. В атриуме слышна деловая суета и пение птиц.

Через мою левую руку переброшен конец тоги. Пурпурная широкая полоса режет глаза.

Я иду. Не то чтобы быстро, но — с вынужденным достоинством — передвигаю ноги. Словно я проехал верхом пару суток и теперь хожу слегка… устало.

Трибуны Семнадцатого. О чем я буду говорить с этими людьми? Вот что мне интересно. Поскорей бы все это кончилось.

Я слышу голоса. Сильный утренний запах цветов и жимолости тянется от сада. Я выхожу в галерею перистиля,

слева тянется внутренний сад — не тот маленький, что вчера ночью, — а большой. Но голоса похожи. Два женских голоса. Один постарше, другой…

Увидев двух женщин, я останавливаюсь. Запах беды. «Как твое имя?» Она не ответила.

Высокая. Одна из женщин в намотанной на голову темной накидке стоит спиной ко мне, другая… Я поднимаю голову выше, лицо окатывает жаром. Она смотрит на меня. Та, вчерашняя девушка. Длинные светлые волосы заплетены в толстую косу. Взгляд исподлобья. Лет пятнадцать-шестнадцать. Невеста. Темные глаза. Нет, светло-серые, но кажутся темными, потому что…

…запах беды. Она пахнет бедой.

Высокая грудь под платьем. Платье на римский манер, песочного цвета, квадратный ворот с вышивкой.

Высокие скулы. Варварка.

Ее губы. Я хочу поцеловать их с такой силой, что мне приходится остановиться.

Она смотрит на меня, я — на нее. Она молчит.

Ethos — взгляд человека в момент перед тем, как произойдет неизбежное. Взгляд, в который сбита вся его история.

Женщина в темном, что стоит спиной ко мне, вдруг резко поворачивается. Это пожилая рабыня с крючковатым носом и жестким взглядом. Она видит меня, рот ее сжимается в нить, издерганную морщинами. Наседка. Или Цербер. Что-то такое. И я ей не нравлюсь.

Я поднимаю голову. Германка больше не смотрит на меня. Через мгновение она снова обжигает меня взглядом, но тут же опускает глаза.

Зато рабыня сверлит меня черными очами — насквозь. Наверное, она назначена, чтобы блюсти заложниц. Понимаю. А то какой-нибудь придурок — вроде меня — возьмет и испортит все отношения Рима с германскими вождями.

Я делаю движение, как оратор, — рабыня не мигает.

На мгновение я злюсь. Сейчас я бы остался и назло Церберу заговорил с германкой, узнал бы, как ее зовут.

Я слегка кланяюсь и иду дальше. Заставляю себя идти. Ровнее шаг, Гай, ровнее. Сейчас ты встретишься с трибунами своего легиона — будь же спокоен и сдержан.

А на обратном пути…

Я с усилием тяну носом воздух. Да, будем надеяться, что она окажется здесь.

Она пахнет бедой, думаю я, вступая в атриум. Моргаю с непривычки. В атриуме легкий полумрак — из-за тусклого германского солнца. При моем приближении голоса смолкают. Офицеры оборачиваются ко мне. Один, два… пять, шесть, семь. Все трибуны здесь?

Для всех офицеров легиона их маловато.

— Легат, — приветствует меня один из них воинским салютом. Кулаком в плечо и вправо.

Невысокий, черные волосы, лет тридцати пяти. Италик явно. Он в кожаном панцире, украшенном фигурами вставших на дыбы коней.

Остальные тоже в кожаных панцирях — парадных, браслеты на руках блестят — воинские награды. Офицеры вразнобой приветствуют меня. Все, кроме одного — почти мальчика, трибуна-латиклавия, — старые опытные офицеры, отслужившие не один год.

В воздухе повисает некоторая неловкость. И я понимаю почему. Видимо, пока я шел, беседа велась обо мне. Или, возможно, о моем брате. Об Августе, который назначает легатами всяких… мой брат — понятно, он опытный командир, прошедший не одну войну. Но я?

Кто я вообще такой? В воздухе словно завис так и не заданный никем вопрос.

Гражданский. «Тога».

— Воины, — говорю я. Я мог бы назвать их «квиритами» — гражданами, — но это бы их обидело, без сомнения. — Рад вас видеть.

Они нестройно приветствуют меня.

Начинаем знакомиться. Они называют свои имена. Один за самых молодых — префект конницы Гай Метеллий. Он кивает мне и отходит в сторону.

Все правильно — здесь шесть трибунов Семнадцатого легиона. И префект легионной конницы. Ни префект лагеря, ни первый центурион не изволили почтить нового командира своим вниманием. Это можно списать на занятость — у префекта лагеря и у первого центуриона, который фактически командует легионом в отсутствие легата — то есть меня, — дел по горло.

Но все-таки это вполне ясный намек. Новый легат их нисколько не радует. А трибунов отправили на меня посмотреть.

Раб разливает всем вино, разбавляет водой. Префект конницы явно из самнитов, запомнить.

Я слушаю их речь — с отчетливым варварским акцентом. Почти у всех. А ведь они пробыли здесь… сколько? Пару лет от силы.

— Уверяю вас, я собираюсь идти по стопам брата и не сделаю ничего, чего не сделал бы мой брат.

Это заявление их почему-то не радует. Они начинают переглядываться. Интересно, что я такого сказал?

— Легат, — говорит Прозоний Север, трибун-августиклавий. — Простите, что спрашиваю… Вам приходилось бывать на военной службе? Под чьим началом вы служили?

Хороший вопрос. А главное, такой доброжелательный.

— Младший трибун в Третьем, — говорю я. — Мавритания. Легат Корнелий Насика.

Прозоний Север кивает.

— Понимаю. Вы знаете, легат, в Германии все далеко не так… не так просто, как в Африке. После смерти вашего брата нам пришлось взять на себя больше ответственности. Но префект лагеря Эггин прекрасно справляется с обязанностями заместителя легата… Мы все, в свою очередь, стараемся ему помогать. Сейчас Семнадцатый стоит летним лагерем. Походные условия, вы понимаете. Палатки, комары, грубая пища… Не то что здесь. Вы можете командовать отсюда, легат.