Римляне, рабы, гладиаторы: Спартак у ворот Рима
Шрифт:
Так восхвалял в I в. н. э. римский поэт Марциал величие императора.
Лишь женщины императорской семьи и весталки имели право наблюдать кровавую резню на арене в непосредственной близости, прочие же сидели на более высоких рядах. На самых же высоких местах толпились представители низшего сословия — нищие, неграждане и рабы, одетые в грубое коричневое сукно, оборванные и грязные. Однако и здесь, на самой верхней террасе, ничто не мешало следить за ходом смертельной игры.
Сверху были установлены мачты, на которых моряки мизенского флота, [50] умелые в обращении с парусами, натягивали накрывавший весь амфитеатр огромный навес, служивший зрителям и бойцам защитой от палящих лучей солнца и от дождя. По беломраморным скамьям скользили пестрые пятна солнечного света, пробивавшегося сквозь разноцветный навес. Однажды, во времена императора Нерона, полог над амфитеатром изображал усеянное звездами ночное небо.
50
Мизенский
Из фонтанов, устроенных на арене, высоко били струи воды с примешанными к ней благовониями, распространяя при этом свежесть и опьяняющие запахи. Свист, бой барабанов, звуки труб и флейт перекрывали шум боя.
Музыка и шум толпы оглушали зрителя, глаза же его ослепляли огромные массы празднично одетых людей, наполнявших скамьи великолепного сооружения, архитектурное совершенство и искусное убранство которого не могли вновь и вновь не поражать приходивших сюда. Гордостью наполнялось сердце каждого римлянина, осознававшего здесь свою принадлежность к народу, способному создавать столь удивительные творения. Присутствие в Колизее лицом к лицу со светлейшим принцепсом и представителями народов, съехавшимися со всех концов огромной империи, присутствие на столь возбуждающих, жестоких и одновременно привлекательных играх — конечно, это присутствие, это событие опьяняло все чувства зрителя и в последовавшие затем эпохи хотя бы на несколько часов оживляло призрак былого величия Рима. Тот, кто попадал в этот котел взаимно подстерегавших друг друга страстей, тут же захватывался воодушевлением кипящей вокруг него толпы и втягивался, словно в воронку водоворота, даже если до того он всей душой восставал против жестокостей гладиаторской резни и травли зверей.
Об огромной колдовской силе кровавых чар набитого до отказа амфитеатра ярко повествует в своей «Исповеди» Блаженный Августин, церковный патриарх IV в. н. э. То, что произошло с его другом Алипием, превратившимся из противника кровавого зрелища в одного из его яростных поклонников, — это конечно же один из тысяч случаев подобного рода.
«В Рим приехал раньше меня, а именно для того, чтобы изучать право. И здесь его с небывалой притягательной силой и в невероятной степени захватили гладиаторские бои. И хотя перед тем он питал к ним неприязнь и даже отвращение, несколько друзей и соучеников, шедших с обеда и встретивших его, несмотря на нежелание и даже сопротивление с его стороны, буквально силой — как это могут позволить себе только друзья — потащили его в амфитеатр, где в те дни давались эти жестокие игры не на жизнь, а на смерть.
Он же сказал так: «Тело мое вы можете притащить и усадить там, однако дух мой и мои глаза не будут прикованы к игре на арене; итак, я буду пребывать там, но выйду победителем и над вами, и над вашими играми».
Они его выслушали, но все равно взяли с собой, может быть, именно потому, что им хотелось узнать, сможет ли он сдержать свое слово.
Когда они пришли в театр и пробились к каким-то местам, там уже царили дикие страсти. Алипий закрыл глаза и запретил своему духу отдаваться греховному безобразию. Ах, если бы он себе заткнул и уши! Ибо, когда в один из моментов боя на него вдруг обрушился вой всей собравшейся в амфитеатре толпы, он открыл глаза, сраженный любопытством, будто бы он был защищен против него так, что и взгляд, брошенный на арену, не мог ничего ему сделать, а сам же он всегда был способен сдерживать свои чувства. И тогда душе его была нанесена более глубокая рана, чем телу того, на кого он хотел взглянуть, и он пал ниже, чем тот, падение которого вызвало этот вой. Дух его давно был уже готов к этому поражению и падению: он был скорее дерзок, чем силен, и тем бессильнее он проявил себя там, где хотел бы более всего надеяться на себя. Ибо только он увидел кровь, как тут же вдохнул в себя дикую жестокость и не мог уже оторвать взгляда и, словно завороженный, смотрел на арену и наслаждался диким удовольствием и не знал этого и упивался с кровожадным наслаждением безобразной этой борьбой.
Нет, он был уже не тот, каким был, когда пришел сюда; он стал одним из толпы, с которой смешался, он стал истинным товарищем тех, кто притащил его сюда. Нужно ли еще говорить? Он смотрел, кричал, пылал, оттуда он взял с собой заразившее его безумие, он приходил вновь и вновь и не только вместе с теми, кто когда-то привел его сюда, но и раньше их, увлекая других за собой».
Так при виде смертельного боя гладиаторов пьянела толпа.
Что же чувствовали перед выходом на арену сами приговоренные к смерти?
«20 пар гладиаторов Децима Лукреция Сатрия Валента, бессменного фламина [51] Нерона Цезаря, сына Августа, и 10 пар гладиаторов Децима Лукреция, сына Валента, будут сражаться в Помпеях за 6, 5, 4, 3 дня и накануне апрельских ид [52] (8, 9, 10, 11, 12 апреля), а также будет охота по всем правилам и навес… Написал Эмилий Целер, один при лунном свете» — таков текст одного из настенных объявлений, сохранившихся в Помпеях. Другая надпись осведомляла жителей города о том, что «с 24 по 26 ноября в Помпеях будут биться тридцать
51
Бессменный фламин — жрец определенного божества, в данном случае Нерона.
52
За 6, 5, 4, 3 дня и накануне апрельских ид — римляне обозначали дни месяца по их отношению к календам, нонам, идам. Календы — первый день каждого месяца, иды — середина месяца (совпадали с полнолунием и приходились на 15-й день марта, мая, июля и октября и на 13-й день остальных месяцев), ноны — девятый день месяца до ид, первая лунная четверть (соответствовали 7-му дню марта, мая, июля и октября и 5-му дню остальных месяцев).
53
Квинь'веннал — городской магистрат, избиравшийся на пятилетний срок.
Как видим, тогда рекламная шумиха была не хуже той, что теперь гремит вокруг футбольного матча или рок-концерта. Специально нанятые для этого писцы писали объявления обычно красной краской на стенах домов, городских стенах и надгробиях, установленных вдоль дорог, выходивших из городских ворот. Часто в эти плакаты попарно вписывались и имена главных участников. Стремясь не дать упасть напряжению, устроители игр распределяли наиболее интересные бои на все дни празднества.
Наряду с настенными объявлениями организаторы игр составляли и размножали списки с описаниями наиболее привлекательных пар бойцов и их вооружения, продавали их затем на улицах города и рассылали в соседние местечки. Были и своего рода программки — флажки с именами гладиаторов, которые носили по городу; на улицах и площадях глашатаи громогласно оповещали народ о тех, кто будет рубить и колоть друг друга на потеху публике.
Какое же из имен могло оказаться в последний раз в списке на стене или на флажке? Всем было хорошо известно, что половина гладиаторов не покинут арену живыми. [54] Знали это все — как зрители, так и гладиаторы, и поэтому каждый с особыми чувствами переживал последнюю трапезу накануне игр. Римляне называли это богатое угощение менее мрачно — cena libera — «свободная трапеза», на которой устроители исключительно щедро угощали будущих гладиаторов и звероборцев. Ни на богатые кушанья, ни на дорогие напитки не скупились организаторы праздника, ибо изобильное угощение для приговоренных к смерти точно так же являлось частью установленного ритуала, как и роскошное оформление собственно игр.
54
Половина гладиаторов не покинет арену живыми — очевидное преувеличение: далеко не всегда бои велись до смертельного исхода. Условия состязаний определялись устроителем игр.
Объявление о боях гладиаторов. Помпеи
Если различные рекламные мероприятия уже возбуждали всеобщее ожидание предстоящей кровавой резни, то последняя трапеза еще более его обостряла, так как гладиаторы совершали свои возлияния отнюдь не в одиночестве. Каждый любопытствующий мог побыть рядом с ними и посмотреть, как держатся мужчины, которые всего лишь через несколько часов вступят, может быть, в свой последний бой. Быть в непосредственной близости от смертника, разглядывать и даже ощупывать его, слушать его хвастовство или жалобы, читать отражающееся на его лице беспредельное мужество либо смертельный страх — такая щекочущая нервы возможность представлялась не каждый день и потому вызывала у посетителя гамму чувств — от живого интереса до злорадства. Кого из возлежащих сегодня за столом завтра мертвым утащат с арены — этого, конечно, не мог предсказать никто, но то, что завтра ты увидишь, как вот этот, неподалеку, перережет глотку тому, что подальше, это значительно увеличивало притягательность трапезы, так же как и уверенность в том, что ты-то тоже увидишь хоровод смерти своими глазами, но после праздника покинешь амфитеатр живым. Кроме того, во время последней трапезы представлялась возможность хорошенько рассмотреть гладиаторов, на которых заключались пари точно так же, как и на лошадей во время скачек.
Что сами гладиаторы испытывали в это время, зависело от того, были ли они хладнокровными и жестокими убийцами или же тонкими, душевно легкоранимыми людьми. Пока одни набивали себе брюхо, других рвало. Были и такие, что, пользуясь случаем, беззаботно наслаждались богатым угощением и великолепным вином, и такие, которые, подобно волевым и ответственным атлетам, прикасались только к тем блюдам, которые в завтрашнем бою не на жизнь, а на смерть должны были поддержать их тело. Одним вино развязывало язык, а другим страх сдавливал горло. В громогласных заявлениях иных звучала непоколебимая уверенность в себе, за которой, однако, вполне могло скрываться предощущение надвигающейся смерти, которую боец пытался прогнать хвастливыми утверждениями и саморекламой.