Римская история в лицах
Шрифт:
В 191-м году как мы помним, Катон в качестве простого военного трибуна участвовал в Сирийской войне и отличился в сражении при Фермопилах. На этом его военная биография заканчивается — 43 года для воина почти предельный возраст. И вот в 184-м году мы встречаемся с Катоном — цензором, гонителем роскоши, ревнителем традиций суровой римской старины.
Моральное право занять такую позицию у него было. Всю свою жизнь он отличался редкостной воздержанностью и неподкупностью. Например, не может не вызвать уважения то, что, будучи в 198-м году управителем Сардинии, он не только не извлек никаких материальных выгод из своего наместничества, но даже не предъявлял к сардинцам и тех требований, которые по закону соответствовали его положению. К примеру, не приказывал присылать лошадей для объезда подвластной ему провинции — обходил ее города пешком. К себе был неизменно строг. Согласно Плутарху, он любил повторять, что...
«...предпочитает
Насчет готовности простить было сказано либо еще в молодости, либо для красного словца. Как раз напротив — обратившись к государственной деятельности, он полагал главной своей задачей изобличать преступников, особенно высокопоставленных. Блестящий оратор, Катон много раз выступал обвинителем в суде и, быть может, не менее часто оказывался сам под судом, так как враги платили ему той же монетой. Но их обвинения всякий раз оказывались ложными, и суд его оправдывал.
В семейной жизни Катон был безупречен: хороший супруг, рачительный хозяин, строгий, но заботливый отец: сына своего учил сам не только ратному делу, но и грамоте; даже написал специально для него крупными буквами историю Рима. Катон вообще, видимо, любил писать. Кроме Римской Истории он написал руководства по медицине, праву и военному искусству, издал множество своих речей. До нас, к сожалению, дошел только его трактат «О земледелии». Есть смысл уделить немного места этому довольно пространному сочинению. В нем содержится масса практических советов по сельскому хозяйству, из чего ясно видно, что автор занимался им непосредственно. Эти советы неоценимы для историков материальной культуры древнего Рима. Из трактата видно, что Катон считает оптимальным средней величины поместье (25-50 га) под виноградником, огородом, оливковым садом, то есть культурами рыночного предназначения. Луг и хлебное поле — только для прокорма скота и рабов, немногочисленных, но занятых в имении постоянно. Поденщиков и издольщиков он рекомендует нанимать лишь на время — по мере необходимости.
Интересно наставление для «вилика» — доверенного раба или вольноотпущенника, ведущего все хозяйство. Оно не только рисует для нас довольно любопытную картину деталей быта и взаимоотношений в сельском хозяйстве той поры, но выявляет психологию и нравственный облик самого автора наставления — римлянина старого склада:
«Вот обязанности вилика. Он должен завести хорошие порядки. Праздники да соблюдаются. Он не трогает чужого и тщательно сохраняет свое. Он решает споры между рабами: если кто-либо провинился, он как следует его наказывает в соответствии с его проступком. Рабам не должно быть плохо; пусть они не мерзнут и не голодают. Он неизменно будет держать их в работе; так легче удержит он их от воровства и проступков. Если вилик не захочет, чтобы раб вел себя плохо, этого не будет. Если он будет попустительствовать [рабам], хозяин не должен оставить это безнаказанным. За услугу же пусть приносит ему благодарность, чтобы и других поощрить... Семян для посева, съестных припасов, полбы, вина и масла он не дает в долг никому. У него есть две-три семьи, где он может взять, что ему нужно в обиходе и кому он дает — больше никому. Он часто проверяет счета с хозяином. Работника, поденщика и издольщика он не задержит с выплатой дольше, чем на день. Он ничего не купит без ведома хозяина и ничего от хозяина не скроет... Он постарается выучиться всем сельскохозяйственным работам и будет часто работать сам, но не до изнеможения. Если он работает, он будет знать, что на уме у рабов, и они будут работать в лучшем настроении. Если он работает, ему меньше захочется гулять, он будет здоровее и охотнее заснет. Первым встает он ото сна и последним идет ко сну. Сначала он осматривает, заперта ли вилла, спит ли каждый на своем месте и задан ли корм рабочему скоту...» (Катон. О земледелии. V, 1-5)
Позволь, дорогой читатель, еще выписать для тебя один из многочисленных кулинарных рецептов двухтысячелетней давности, приведенных в том же трактате. Пустяк, конечно, но с такой потрясающей реальностью приносит в наши дни облик и даже вкус той давным-давно прошедшей жизни:
«Сладкую запеканку делай таким образом. Полфунта муки и 2 1/2 фунта творога смешай вместе, как для оладий; подбавь 1/4 фунта меда и одно яйцо. Смажь маслом глиняную миску. Когда все хорошенько смешаешь, положи в миску, миску закрой глиняной крышкой. Смотри, чтобы хорошенько запеклось в середине, где всего глубже. Когда запечется, вынь миску, смажь запеканку медом, посыпь маком, подержи немного под крышкой, затем вынь. Подавай в мисочке с ложкой». (Там же)
В то время, когда Катон писал свои заметки о земледелии, он считал это занятие наиболее достойным видом мирной деятельности. В предисловии к трактату он пишет:
«Иногда лучше было бы наживаться, занимаясь торговлей, не будь здесь стольких опасностей,
Катон прожил восемьдесят пять (а по другим данным — около девяноста) лет. За этот долгий срок изменился Рим. Торговля и финансовая деятельность потеснили земледелие и приобрели статус вполне уважаемых занятий. В глубокой старости, как видно, произошел сдвиг и в психологии Катона. Взяла верх исконная крестьянская, расчетливая натура. Он стал приобретать участки для построек, пастбища и леса. Отдавал их в аренду, искал выгодного вложения капитала, называя «божественным и достойным восхищения мужем всякого, чьи счета после его смерти покажут, что за всю жизнь он приобрел больше, чем получил в наследство». (Плутарх). И даже, вопреки тому, что сам писал, стал ссужать деньги под проценты и залог кораблей. И хотя в то время такая деятельность уже считалась не более зазорной, чем банковская поддержка предпринимательства в наши дни, это была измена принципам староримской морали.
Но было бы несправедливым, если бы эта старческая слабость целиком заслонила память о бескорыстной борьбе за чистоту древней традиции, которой была отдана большая часть жизни Катона. Поэтому, даже не питая большой симпатии к воинствующему пуританству Катона, я все же хочу закончить рассказ о нем следующим лестным отзывом Тита Ливия:
«Он принадлежал к числу тех людей, которые силой ума и энергией пробивают себе дорогу в жизни, даже не имея знатных предков. Он умел одинаково безупречно вести и свои личные, и государственные дела, зная толк и в политике, и в сельском хозяйстве. Вершины почестей одни достигают знанием права, другие — красноречием, третьи — славой военных подвигов; Катон же с равным успехом подвизался на каждом из перечисленных поприщ. Что бы он ни делал, можно было подумать, что именно для этого он и рожден. Как рядовой солдат, он во многих боях проявил выдающуюся храбрость, а позднее, уже в качестве командующего, обнаружил незаурядный талант полководца. Он был известен как крупный законовед, искушенный в любых юридических тонкостях, и как блестящий оратор, чье красноречие живет, увековеченное в произведениях самых разных жанров. Сохранилось много его речей, как обвинительных, так и защитительных: он умел своих противников доводить до изнеможения, не только обвиняя, но и защищаясь. Многочисленные враги преследовали его, но и он неутомимо отвечал им тем же, так что знать причинила ему много неприятностей, но и он ей доставил хлопот не меньше. Надо признать, он отличался тяжелым нравом, был слишком откровенен и резок в речах, но зато недоступен для подкупа и лести, нелицеприятен и исключительно честен. Закаленный в постоянных трудах и опасностях, он обладал поистине железным здоровьем, сломить которое не смогла даже старость: достаточно сказать, что, привлеченный к суду в свои восемьдесят шесть лет, он сам защищался и издал свою речь, а в девяносто лет произнес перед народом обвинительную речь против Сервия Гальбы». (Тит Ливий. История Рима. Т. 3, XXXIX, 40)
Павел
После победы над Антиохом и галлогреками римское войско ушло из Азии и Греции. Этим воспользовался Филипп Македонский для того, чтобы вновь попытаться расширить свои владения. В северной Греции он захватывает Фессалию, а к востоку от Македонии — ряд городов Фракии. В Рим поступают многочисленные жалобы. Сенат посылает комиссию для расследования. Филипп получает приказание очистить все захваченные города, но не торопится его выполнять. Он собирает силы для новой войны с Римом. Но в 179-м году, не дожив и до шестидесяти лет, македонский царь неожиданно умирает. Реванш за поражение у римлян должен взять его старший сын, Персей. Идут годы. Персей наращивает свои военные силы и резервы...
В 174-м году союзник римлян, царь Пергама Евмен, который боится Персея (римляне далеко, а Фракия совсем близко), является в Рим, чтобы сообщить сенаторам, в «закрытом заседании», что у молодого македонского царя уже есть армия в 40 тысяч пехотинцев и 5 тысяч всадников, а запасов хлеба, денег и оружия в арсеналах хватит на 10 лет войны. Страх и жалоба Евмена понятны. Пергам — единственная сила на Востоке, способная противостоять македонянам, и, по логике вещей, должен стать главным объектом агрессии Персея. Но это отнюдь еще не означает прямой угрозы Риму. Хотя, конечно, судьба Пергамского царства римлянам не безразлична. До тех пор, пока в тылу у македонян остается сильный и союзный Риму Пергам, римляне могут не опасаться воинственного соседа.