Римские призраки
Шрифт:
— У меня внезапно возникло желание, которым я хочу поделиться с тобой. Поедем завтра в Париж, прошу тебя. Там в Гран-Пале будет выставка Коро.
— Этот художник меня как раз и не интересует, к сожалению.
— Его переоценивают. Может, ты и права, — сказал он с хитроватой улыбкой. — А почему бы нам сегодня не поужинать вместе в Риме?
— В другой раз. Сейчас я должна найти своего мужа.
Я огляделась вокруг в поисках Джано, который наблюдал за мной, стоя в нескольких шагах от меня.
— Я ляпнул глупость?
— Нет.
— Мы еще увидимся?
— Возможно.
— Хочешь сказать, что это дело случая? —
— Скорее доброй воли.
Я попрощалась с писателем с улыбкой, полной недосказанности. Он не нашел ответа и остался стоять неподвижно и смущенно. Я подошла к Джано, который болтал с какой-то молодой незнакомкой.
— Однако, дорогая моя, — сказал мне Джано с горькой усмешкой, — ты отдаешь себе отчет в том, что ведешь себя как женщина, которая ищет, к кому бы пристроиться? Я своим глазам не верю.
— Да нет, уж если на то пошло, я веду себя как женщины, страдающие от одиночества: они время от времени попадают на светские рауты и оглядываются по сторонам в надежде встретить приятного мужчину, чтобы просто поболтать.
— Или для мимолетного эротического приключения, а может, и для долгого эротического приключения. Женщины, готовые на все, но сохраняющие право выбора.
— Не говори, что приревновал меня к этому незнакомцу!
— К незнакомцу, который встретил тебя такими объятиями. К незнакомцу, хорошо всем известному.
— Правда? А я о нем ничего не знаю.
Честно говоря, я даже названия не знала ни одной его книги, но в эту минуту его книги меня и не интересовали. Не стану отрицать, что Луччи Нерисси произвел-таки на меня впечатление. Ну да, скажем, он разозлил меня своей уверенностью, что я обязательно должна упасть в его объятия. Кроме того, меня раздражали его длинные и слишком черные волосы, мятый пиджак и неизменные линялые джинсы — как у человека, во что бы то ни стало желающего выдать себя за художника. Надеюсь, хоть стихов он не пишет. Господи, только бы он не был поэтом; не знаю почему, но поэзия меня не увлекает, просто нервирует. К тому же мне вдруг припомнился персонаж из комиксов Файфера — без пиджака, длинноволосый, как этот. Там он говорит: «Я тоже хочу быть антиконформистом, как все».
Вообще Луччи Нерисси физически превосходил его, тогда как из-за своих манер был явно не на высоте. Но скажу откровенно, от мужчин я никогда не требую золотого сечения.
Так я и вела себя с Луччи Нерисси, то есть была готова терпеть его нахальство, делать вид, будто он поразил меня в самое сердце, но не в нутро. И это на глазах Джано — саркастически настроенного светского джентльмена, и вопреки памяти о Занделе. И пусть Зандель не говорит, что не мог мне перезвонить только потому, что один раз я не имела возможности ему ответить. В общем, он ведет себя как приговоренный к смерти. Нет на свете ничего более гнетущего, чем мужчина, оказавшийся носом к носу со слишком близким будущим в тесной беспощадной западне. В тот последний раз, когда мы встретились и любили друг друга с отчаянной яростью после мрачных разговоров, Зандель повел себя как слабый, умирающий человек.
А не Луччи ли Нерисси, тот интеллектуал, которого с иронией предугадал Джано в своей книге? Что до меня, то я ответила бы «нет», хотя уже проявляю к нему некоторый интерес.
А Дульсинея? Что говорит Дульсинея?
Джано
Кто знает, как переносит свою болезнь бедный Зандель, что о ней думает, что говорит
Знает ли Зандель о грозящей ему опасности? Кларисса время от времени справляется у меня о нем, и я ей рассказываю то немногое, что узнаю в университете, то есть почти ничего, а о переливаниях крови и вовсе умалчиваю. Я только один раз звонил Занделю, но его жена ответила, что он спит (было одиннадцать часов утра). По холодному тону Ирины я понял, что ей неприятны эти звонки так же, как Занделю неприятны посетители.
Несмотря на заповедь Гиппократа, гематолог, лечащий Занделя, открыто сказал одному его компаньону по мастерской урбанистики, который интересовался положением дел: «Надежды мало».
Университетские коллеги и студенты говорят о Занделе так, словно он уже умер. Скорбные лица, несколько сочувственных слов, комментарии, передаваемые шепотом, глаза опущены, как на похоронах. Бедный Зандель, тебя умертвили прежде отведенного тебе срока, и уже заблаговременно началось печальное забвение, омрачающее память об усопших. Меня забудут на веки вечные, — говорил обычно Зандель своим ученикам, которые льстили ему, утверждая, что его «урбанистика для пешеходов» войдет в историю урбанистики и даже оставит долгую память в истории человечества. Зандель отвечал, смеясь, что история тоже забывчива и вообще забывчивость свойственна вечности по своей природе.
Когда на страницах моей книги появляется Дзурло, меня одолевают жалость и ненависть, поэтому мне приходится взвешивать слова и не увлекаться проклятьями. Моя книга не вендетта, и я не хочу, чтобы она была вендеттой, этаким сведением счетов.
Кларисса
Я прочитала книгу «Андреа, или Соединенные», и меня очень захватили ее таинственная и немного похоронная атмосфера, персонажи, втянутые в водоворот болезненного упадка. В одном большом поместье юный герой упускает случай потрахаться с молоденькой Романой, готовой отдаться ему в темноте, на широкой постели. Вот балбес. А какое разочарование для читателя! Ну что стоило автору устроить ни к чему не обязывающее траханье этим дурням, готовым вспыхнуть как две спички?
Юноша приезжает в Венецию и бродит, словно накачанный наркотиками, по порочному городу, где ночью мужчины разыгрывают малолеток в импровизированных лотереях. Вообще-то роман не понравился, но он, к сожалению, остался незаконченным из-за смерти автора. Злость и расстройство — совсем как от несостоявшейся любви с молоденькой Романой.
Не могу понять, почему Джано приписывает Мароции чтение этой книги. А может, никакого смысла в этом нет: часто он тоже делает что-то рассеянно, попадая, как говорится, пальцем в небо. Впрочем, это так благородно — приписать мне чтение столь интеллектуальной книги — своеобразный посыл любви через Мароцию. Почему бы и нет?