Римские призраки
Шрифт:
Четыре раза Луччо звонил мне по мобильнику, я согласилась на свидание, а потом не пришла. Думаю, он все понял, потому что больше не звонит. Но что мне теперь делать с моей жизнью? Мне, такой одинокой с Джано, от которого никогда ничего не дождешься?
А Дульсинея, что говорит Дульсинея?
Джано
Не могу понять, откуда взялась эта коробка вкусных швейцарских шоколадок, которую Кларисса спрятала в шкаф, под шерстяные шарфы. Зандель был бы способен подарить ей шоколад, но, по-моему, у него сейчас не то настроение для такого фривольного и светского поступка. Кто еще?
Шоколадки могут заменить цветы как благодарность за приглашение или как шаг к сближению, завоеванию дамы, но они не входят — я в этом уверен — в словарь такого грубияна. Итак, возможно, появился новый претендент на внимание Клариссы, поскольку Зандель сейчас вне игры, а Луччи Нерисси не тот человек, который преподносит конфеты. Вот я возьму десяток шоколадок, тогда Кларисса поймет, что я раскрыл ее тайну. Надеюсь, она ничего не скажет, поскольку мне не хотелось бы просто так терять пять минут на разговоры о шоколадках, они уже и так слишком долго занимали мои мысли. Известно, что долгие размышления сбивают с мысли, но думать о происхождении этих шоколадок — все равно что пытаться подвергнуть научному анализу вопросительный знак, нарисованный Клариссой, — чемпионкой по умолчаниям.
Чтобы избавиться от последствий, подарю-ка Клариссе коробку перуджинского шоколада «Бачи», тогда она сможет читать на обертках сентенции шоколадной мудрости. А я остаюсь с Сервантесом и его благородным идальго.
Кларисса безусловно обнаружит пропажу нескольких шоколадок, которые мог взять только я (прислуга вне подозрений), и, если захочет, заговорит со мной об этом. В противном случае послание темного и фривольного происхождения останется, как и множество других незавершенных высказываний, окутанным, как и наши жизни, густой сетью недомолвок. Допускаю, что за каждым посланием, словом или шоколадкой кроется обрывок истины, но на эту истину я в конце концов плевать хотел.
Стоит мне сказать что-нибудь, как я сразу же раскаиваюсь в этом. У меня тоже случаются моменты отчаяния, и порой я прячусь в ванной, чтобы поплакать без слез и без слов. Слова я заимствую у старинного итальянского поэта, из книги с выцветшей обложкой, которую я случайно нашел, приводя в порядок свою библиотеку. Поэт разделяет свое отчаяние со всем миром и видит, как звезды, луна, ночной воздух оплакивают смерть его любимой.
Упала ли роса,
А может, отряхнули
Слезу с ресницы звездной небеса,
Когда плащом ночным взмахнули?
Зачем ронять мерцающей луне
Кристаллы звезд из дымчатой оправы
На ледяные травы?
Зачем о новом дне
Почти скорбящий ветер плачет, плачет?
Ужели это значит,
Что в этой горькой жизни, жизнь моя,
С тобой расстанусь я?[17]
Бедный Торквато Тассо, как он, должно быть, страдал! Но ради него плакали звезды и плакала мерцающая луна, ради меня же не плачет никто. Правда, Кларисса не умерла, но в моей душе она еще мертвее теперь, после истории с гнусным «турком». И я изливаю душу в одиноком стоне, а потом вновь пускаюсь в свое плавание наугад, жизнь моя.
Кларисса
Из
Этой ночью я видела два очень странных и, может быть, даже интересных сна, о которых хотелось бы рассказать Джано.
Сон первый. Является ко мне — понять, где мы находимся, я не могу, — студент, которого я никогда раньше не видела, но знаю наверняка, что он учится у моего мужа. Студент держит тяжелый мраморный бюст какого-то человека с усами и низким лбом и просит, чтобы я его представила Федерико Дзери. Надо заметить, что я едва была знакома с известным покойным критиком, и все же знала, где его можно найти. Я провожу студента в маленький музей на корсо Витторио-Эммануэле, где мы действительно обнаруживаем Дзери: он холодно встречает студента, не произнося ни слова, рассматривает мраморный бюст, потом протягивает руки и берет бюст, держит его на весу, а через несколько мгновений роняет на пол, и бюст разлетается на осколки. Непонятно, сделал ли это Дзери нарочно, что возможно, если знать его вредный характер, а может, он уронил бюст по неосторожности. Студент в отчаянии заливается слезами, а я убегаю. На этом первый сон кончается. А второй я забыла.
Я рассказала Джано этот сон о таком известном человеке, как Дзери, чтобы посмотреть, включит ли он его в свою книгу. В общем, мне надоело всегда быть пассивной в отношении книги Джано, хотелось бы подсказать ему какой-нибудь свой сюжет. Я всегда надеюсь, что Джано, заинтересовавшись новой темой, примет во внимание и мои идеи и не будет относиться ко мне только как к сексуальному объекту, хотя между нами уже несколько месяцев ничего нет. Именно сейчас, когда я отделалась от Луччо и сама никак не расположена к воздержанию.
Мне не хватает Занделя, а теперь не хватает и этой скотины Луччо. Но я поступила правильно, бросив его; Джано прав, когда говорит, что он грубый человек и поэтому — говорю уже я — недостоин быть моим любовником.
О, боже мой, боже мой. Я снова перечитала некоторые строчки, посвященные Луччо, которые пропустила из-за трудного почерка Джано. В двух строках, резких, как выстрел из ружья, Джано утверждает, что Луччи Нерисси вич-инфицирован, и это всем известно. Так, несколькими словами, Джано вынес мне смертельный приговор. Значит, жизнь короткую, как дуновение ветра, у меня отнимет болезнь, которая обречет меня на страдания и позор.
Я не позаботилась о презервативе, не могла даже представить себе, что мужчина в его возрасте может быть заражен этой проклятой болезнью. Вич-инф., — пишет Джано, но, увы, нет сомнений относительно смысла этого слова. Узнаю лицемерие Джано, который, например, никогда не написал бы слово «рак», он находит его неприличным. Я знаю Джано. Даже когда он говорит о сексе, то грубые слова заменяет словами «мочалка» и «прибор». Перечислять можно бесконечно. Луччо вич-инфицирован, значит, я тоже вич-инфицирована, вот черт.