Римские рассказы

Моравиа Альберто

— А, Альфредо, какими судьбами?

— Вы знаете, почему я пришел, мама, — ответил я, — Аньезе меня оставила.

Она спокойно сказала:

— Да, она здесь, сынок. Что же делать? Такие вещи случаются на свете.

— Неужели это все, что вы мне можете ответить? Она посмотрела на меня пристально и спросила:

— Ты сказал своим?

— Да, отцу.

— А он что?

Какое ей было дело до того, что сказал мой отец? Я ответил неохотно:

— Вы знаете папу… Он говорит, что не нужно выяснять.

— Он правильно сказал, сынок… Не выясняй.

— Но

в конце концов, — сказал я, начиная горячиться, — почему она ушла? Что я ей сделал? Почему вы мне не скажете?

Говоря это очень раздраженно, я мельком взглянул на стол. Он был покрыт скатертью, на скатерти лежала белая вышитая салфеточка, а на ней стояла ваза с красными маками. Но салфеточка лежала не в центре стола. Машинально, даже не сознавая, что делаю, пока она смотрела на меня, улыбаясь и не отвечая, я поднял вазу и водворил салфеточку на место.

Тогда она сказала:

— Молодец… Теперь салфетка в самом центре… Я этого не заметила, а ты сразу увидел беспорядок… Молодец… Ну, а теперь тебе лучше уйти, сынок.

Она встала; встал и я. Я хотел спросить, не могу ли я видеть Аньезе, но понял, что это бесполезно; к тому же я боялся, что, встретясь с ней, потеряю голову и наделаю или наговорю глупостей. Так я и ушел оттуда и с того дня не видел больше своей жены. Быть может, она когда-нибудь вернется, поняв, что такие мужья, как я, попадаются не каждый день. Но она не перешагнет порога моего дома, пока не объяснит, почему все-таки она меня оставила.

Приятный вечерок

Сколько же нас было? Шестеро. Две женщины — Аделе, жена Амилькаре, и Джемма, их племянница из Терни, приехавшая в Рим погостить, и четверо мужчин — Амилькаре, Ремо, Сирио и я. Первая ошибка была в том, что мы пригласили Сирио, — у него язва желудка, и он очень раздражителен — готов вспылить из-за малейшего пустяка. Вторая ошибка была в том, что мы предоставили выбор ресторана Амилькаре. Поскольку он должен был платить за троих, а входить особенно в расходы ему не хотелось, он, когда мы все встретились на площади Индипенденца, настоял на том, чтобы отправиться в хорошо известный ему ресторан. До него отсюда рукой подать, хозяин — его приятель, кормят там превосходно, и нам сделают скидку…

Мы должны были бы раньше сообразить, что хорошего может встретиться в этих жалких кварталах рядом с вокзалом? В этом районе бывают лишь люди, которые в Риме проездом, да солдаты из казармы Макао. И вот мы зашагали по прямым улицам, мимо мрачных зданий; а мороз в тот вечер был настоящий, январский, жесткий, пощипывающий. Амилькаре, который любит хорошо поесть, без конца повторял:

— Ну, друзья мои, сегодня я себе устрою первоклассное угощение… Буду есть и пить, не думая о печени, почках, желудке и прочих внутренностях. Я тебя заранее предупреждаю, Аделе, чтобы ты не вздумала ворчать по своему обыкновению.

— По мне, — сказала Аделе, которая в противоположность своему толстому и веселому супругу была худая и печальная, — поступай как знаешь…

А завтра посмотрим…

Ремо тем временем шутил с Джеммой — красивой черноволосой девушкой, а мы с Сирио обсуждали последний футбольный матч. Так мы прошли несколько пустынных улиц, названных в честь различных сражений, битв, которые происходили когда-то в Италии, — Кастельфидардо, Палестро, Калатафими, Марсала, — и наконец достигли двери, над которой между двумя электрическими фонарями висела вывеска: «Траттория Африка». Мы вошли.

Ресторан — мы это сразу заметили — был не бог весть какой. В первой комнате стояло несколько мраморных столиков, за которыми только пили вино; вторая комната была разделена на две части перегородкой. В одной половине помещалась кухня, а в другой — собственно ресторан с пятью или шестью столиками, застланными скатертями. В остальном здесь царило обычное для привокзальных заведений убожество: пол усыпан опилками, штукатурка на стенах облупилась, стулья шатаются, столы тоже, скатерти — штопаные, дырявые, да к тому же еще грязные. Но что нас окончательно сразило, так это холод, сырой, пронизывающий, как в пещере. Сирио, входя, даже воскликнул:

— Ого! Вот так Африка!.. Здесь нетрудно и воспаление легких схватить…

И действительно, холод был ужасный: посетители сидели за столиками в шляпах, в пальто с поднятыми воротниками, изо рта при дыхании шел пар, совсем как на улице.

Мы сели за один из столиков, и к нам тотчас же подошел хозяин субъект с мрачной квадратной физиономией, с мутными недовольными глазами. Амилькаре чрезвычайно ему обрадовался и спросил:

— Сор * Джованни, вы меня помните? Но тот без тени улыбки ответил:

* Сокращенное «синьор». — Прим. перев.

— Меня зовут Серафино, а не Джованни… и, по правде говоря, я вас не помню.

Амилькаре был неприятно поражен и засыпал его вопросами. Хозяин морщил лоб, стараясь вспомнить, и в конце концов воскликнул:

— Ну да! Теперь я вас припомнил! Вы были здесь под Новый год, ели колбасу с чечевицей.

Амилькаре ответил, что Новый год он встречал дома.

В общем, они так друг друга и не узнали. Затем хозяин извлек из кармана своей засаленной белой куртки карточку и спросил:

— Что будут кушать синьоры?

С воспоминаниями было покончено.

Мы взяли карточку и сразу же увидели, что веселого тут мало: только макароны с сыром, аббакио *, куры, сыр и фрукты. Амилькаре, спасая свой престиж, настаивал перед хозяином:

* Жаркое из молодого барашка. — Прим. перев.

— Но ведь у вас есть ваше фирменное блюдо… спагетти по-любительски.

Хозяин подтвердил, что, действительно, у них есть спагетти по-любительски. Мы все заказали закуску и спагетти, кое-кто еще аббакио, а другие — жареных кур. Что касается десерта, то мы решили еще подумать. Тут Сирио вдруг заявил, что желает супа, и хозяин обещал подать ему куриный бульон. Потом спросил, какого нам угодно вина: белого или красного, сухого или полусухого? Мы выбрали сухое Фраскати, хозяин принес бутылки, бокалы, хлеб, завернутые в салфетки приборы и ушел на кухню.