Римский карнавал
Шрифт:
Педро Кальдес пришел в монастырь повидать Лукрецию. Он выглядел очень возбужденным, когда она приняла его; он опустился на колени и стал целовать ей руки.
— У меня есть новость, страшная новость. Вы все равно узнаете об этом, но я хотел сначала подготовить вас. Я знаю, как вы любили его. Ваш брат…
— Чезаре! — воскликнула девушка.
— Нет. Ваш брат Джованни.
— Он болен?
— Он исчез, а теперь обнаружили его тело. Оно было в Тибре.
— Джованни… мертв!
Она была близка к обмороку,
— Мадонна, — прошептал он, — милая.
Лукреция опустилась на стул. Она подняла глаза на юношу; они были полны недоумения и страдания.
— Мой брат Джованни… но ведь он был так молод и полон сил.
— Его убили, мадонна.
— Кто?
— Никто не знает.
Она закрыла лицо руками. Джованни, думала она. Не тебя. Невозможно поверить. Она представила его, важно расхаживающим по детской, дерущимся с Чезаре за свои права. С Чезаре!
Только не Чезаре, говорила она себе. Не может быть, что его убил Чезаре.
Она никому не должна говорить о своих мыслях.
Педро обнимал ее. Он рассказывал ей о случившемся, начиная с вечеринки в виноградниках Ваноцци. Лукреция мысленно представляла, как все происходило, глядя перед собой невидящим взором.
Чезаре присутствовал на ужине, а в кустах поджидала неизвестная в маске. Мрачные подозрения не покидали девушку. Кто же был в маске?
— Нашли ту, что была в маске? — спросила она.
— Нет. Никто ее не знает.
— А мой отец?
— Он просто голову потерял от горя. Никто его прежде не видел в таком состоянии, это так не похоже на него.
— А мой брат… мой брат Чезаре?
— Он делает все, что может, чтобы утешить отца.
— О Педро, Педро, — заплакала Лукреция, — что же с нами будет?
— Не плачьте, синьора. Я готов умереть, лишь бы вы были счастливы. Она слегка коснулась его щеки.
— Милый Педро, — негромко сказала она, — милый и добрый Педро.
Он схватил пальцы, ласкающие его щеку, и страстно стал их целовать.
— Педро, останься со мной, — молила она. — Останься и утешь меня.
— Мадонна, я недостоин.
— Нет никого, кто был бы нежнее и добрее ко мне, чем ты, а значит, нет и более достойного. О Педро, я благодарю Господа, что послал мне тебя, чтобы ты помог мне пережить горе и побороть страх, потому что я отчаянно боюсь.
— Чего, мадонна?
— Не знаю. Только чувствую, что мне страшно. Но когда твои руки обнимают меня, дорогой Педро, мне уже не так страшно. Поэтому… не говори об уходе. Говори только о том, что останешься со мной, что поможешь мне забыть о том ужасе, который я вижу вокруг себя. Педро, дорогой, не говори, что ты недостоин. Останься со мной, Педро. Люби меня… потому что я тоже тебя люблю.
Он прильнул к ее губам, с восторгом и удивлением, она страстно отвечала на его поцелуи.
От страха она словно лишилась разума.
— Педро, я вижу это. Меня преследует его образ. Вечеринка… человек в маске… и мой брат… и Джованни. О Педро, я должна забыть. Я больше не вынесу. Мне страшно, Педро.
Александр распорядился заняться поисками убийц, чтобы те понесли заслуженное наказание. Ходили слухи — подозревали многих, ведь у Джованни имелось немало врагов.
Говорили, что убийство организовано Джованни Сфорца; что его возмущали взаимоотношения между его женой и ее семейством; что Джованни Борджиа питал к сестре такие же нежные чувства, как его отец и брат Чезаре.
Джованни Сфорца и другие подозреваемые быстро доказали свою невиновность; но было еще одно имя, которое никто не решался произнести вслух.
Папа слишком переживал свое горе, чтобы высказать свои опасения, тем более бросить обвинение в лицо. Он отгородился от всего мира в своих покоях, он боялся, что кто-нибудь вслух назовет имя человека, страшную догадку о вине которого он был не только не готов признать истиной, но даже боялся думать об этом.
Это была самая великая трагедия его жизни, и когда несколько дней спустя он предстал перед констисторием, он открыто переживал смерть своего любимого сына.
— Нас не мог постичь более тяжелый удар, — заявил он, — потому что мы любили герцога Гандийского сильнее всех. Мы охотно отдали бы семь тиар, если бы это могло вернуть его. Господь покарал нас за наши грехи, ибо герцог не заслужил такой ужасной смерти.
К изумлению всех присутствующих, папа продолжал говорить и заявил, что должен быть пересмотрен весь образ жизни в Ватикане и что в дальнейшем все они должны действовать, не принимая во внимание возможность получения личной выгоды и не учитывая мирских интересов. Сам он отказывается от проводимой до этого политики протекционизма и начинает реформы при дворе.
Кардиналы были ошеломлены. Никогда они не предполагали, что могут услышать от папы подобные высказывания. Он стал совершенно другим человеком.
После этого Чезаре попросил отца принять его и, глядя на убитого горем Александра, почувствовал, как сердце его наполняется ревностью: оплакивал бы отец мою смерть так же, как его? — спрашивал себя Чезаре.
— Отец, — начал он, — что ты хотел сказать своим обращением к кардиналам?
— Только то, что и хотел сказать, — ответил папа.
Чезаре показалось, что его сжимают ледяные руки, когда он понял — отец не хочет смотреть ему в глаза.
— Значит, — настаивал Чезаре, — ты имеешь в виду, что не станешь предпринимать ничего, чтобы помочь мне, Гоффредо, Лукреции и остальным членам семьи? — Начав разговор, Чезаре собирался прояснить все до конца.
Папа молчал.
— Отец, прошу, что ты задумал? Папа поднял глаза, и Чезаре увидел в них то, что так боялся увидеть, — в них было обвинение.
Он подозревает меня, подумал Чезаре. Он знает.
Потом он вспомнил слова, которые произнес Александр сразу после смерти Джованни. «Тех, кто так поступил с моим сыном, ожидает суровая расплата. Ничто не будет слишком жестоким для убийц».