Римский король
Шрифт:
– Ступайте, – сказал им Мале, вручая бумаги с их назначениями и приказами начальникам службы, – нельзя терять ни минуты.
Затем он послал вестового в казарму улицы Бабилон, где помещалась муниципальная гвардия.
Полковник Раппе, старый служака, преданный императору и заседавший в военном суде при разборе дела герцога Энгиенского, был разбужен в половине восьмого утра приходом запыхавшегося адъютанта.
– Полковник, – сказал вошедший, еле переводя дух, – у нас сегодня важные новости…
Преодолев волнение, молодой офицер сообщил полковнику о смерти императора в Москве, где,
Сильно смущенный Раппе мог только пробормотать:
– Мы пропали! Что будет с нами?
Он ни на секунду не усомнился в верности рокового известия, не подумал оспаривать переданные ему приказания, но велел своему полку тотчас стать под ружье, а сам, наскоро одевшись, отправился с одним батальоном в то место, куда его требовали.
В то время как храбрый и наивный Раппе спешил таким образом навстречу собственной гибели, его полк занял указанные ему посты. Никто не догадывался о мошеннической проделке. Ни малейшего подозрения не мелькнуло ни у солдат, ни у офицеров.
Лагори и Гидаль явились в министерство общей полиции. Караульные пропустили их. Могли ли они остановить двоих генералов в мундирах и в сопровождении батальона?
Министром полиции состоял Савари, герцог де Ровиго; он был беззаветно предан империи и императору.
Савари писал до рассвета в эту ночь, 23 октября, и только что успел лечь в постель, как услыхал странный шум во дворе своего дома. До его слуха донеслись конский топот, человеческие голоса, лязг оружия. Он не знал, чему приписать эту суматоху, как вдруг к нему вбежал перепуганный камердинер и крикнул:
– Монсеньор, монсеньор! Вас хотят арестовать. Весь дом занят солдатами. Внизу стоит генерал, который требует вас к себе. Он говорит, что явился арестовать вас. Слышите, эти люди уже поднимаются по парадной лестнице. – И лакей бросился к дверям, чтобы запереть их на ключ. – Я поспешил предупредить вас, пожалуй, вам надо спрятать какие-нибудь бумаги.
Савари сбросил одеяло, простыню и неподвижно сидел на краю постели, в нерешительности и глубоком раздумье, спустив с кровати босые ноги. В руках у него 'было нижнее белье, поданное ему дрожащим слугой, но он и не думал надеть его. Растерянный, удрученный, как человек, который ищет объяснения неожиданной и незаслуженной немилости, он бормотал про себя:
– Чем провинился я перед его величеством? За что приказал он арестовать меня? – И бедняга прибавил сквозь зубы: – Бьюсь об заклад, что это опять какие-нибудь плутни Фушэ! Значит, император по-прежнему слушает этого негодяя, этого мошенника!
Итак, первой мыслью министра полиции было, что его арестуют именем императора. В своем волнении он старался угадать причину столь внезапной суровости и не находил никакого вероятного повода для такой строгой меры, принятой относительно его.
– Отворите, именем закона! – раздался голос за дверью, и она тотчас подалась под ударами ружейных прикладов.
Нижняя планка отскочила, и сквозь это отверстие в комнату полез солдат с привинченным к ружью штыком. За ним последовали второй и третий. Все они прицелились в герцога.
Наконец дверь распахнулась настежь, и пораженный Савари увидел входившего к нему генерала
– Черт возьми, – фамильярно, почти весело воскликнул Лагори, – твоя спальня – словно неприступная крепость! Я вижу, старина Савари, что ты удивлен моим приходом, не так ли?
Герцог Ровиго мог только пробормотать:
– Так это вы, Лагори? Что вы тут Делаете? Как вас выпустили из тюрьмы?
– Правительство освободило меня и вручило мне командование вот этими храбрецами! – по-прежнему весело ответил Лагори с довольно добродушным видом.
– Какое правительство? Я не понимаю…
– Так вот узнайте! Император скончался! Народ назначает свою администрацию.
– Ах! Боже мой! Бедный император! – воскликнул Савари и, удрученный горем, потому что он искренне любил Наполеона, упал на постель.
Придя в себя, Савари тотчас заподозрил обман, хотя в смерти императора он не сомневался: к сожалению, это ужасное несчастье было вполне возможно. Уже сколько раз в течение продолжительной и тяжелой войны с Россией друзьям Наполеона при отсутствии известий от него приходило на ум страшное предположение, что он убит в сражении или умер от какой-нибудь внезапной болезни. Молчание Наполеона в последние дни делало вероятным предположение о катастрофе под стенами Москвы. Однако Савари понимал, что о таком важном событии ему должен был сообщить кто-нибудь другой, а не Лагори, еще накануне сидевший в тюрьме. Как министр полиции Савари должен был узнать о событиях раньше всех. Освобождение арестованного заговорщика могло быть только результатом какого-нибудь преступления. Неужели императрица и великий канцлер Камбасерес, узнав о смерти императора, вздумали арестовать его, друга и верного слугу Наполеона, который именно ему поручил охранять Римского короля? И кто мог посоветовать им отпустить на свободу такого противника императорской власти, как Лагори? Во всем этом происшествии было что-то таинственное и невероятное, заставившее Савари усомниться и в миссии человека, пришедшего арестовать его, и в законности власти, от имени которой действовал Лагори.
Гидаль, сопровождавший Лагори, украдкой наблюдал за внутренней работой в душе Савари, к которому теперь вернулось его обычное хладнокровие. Он нагнулся к уху товарища, советуя ему, вероятно, убить Ровиго, и, обернувшись к солдатам, вызвал сержанта, но никто не отозвался.
– Где же маленький Нуаро? – спросил он, мрачными глазами отыскивая вызванного им человека, вероятно, более горячего и преданного, который согласился бы нанести министру первый удар.
Один из офицеров по имени Фэссар, имевший, вероятно, повод быть недовольным Савари, указал на него концом шпаги и громко сказал: