Ринальдо Ринальдини, атаман разбойников
Шрифт:
— Его здоровье! — вскричали все.
Лодовико сказал:
— Нашего храброго Ринальдини он уже не раз вырывал из грязных рук юстиции, и Ринальдини был бы, возможно, давно кормом для ворон, если бы добрый старец не вмешивался всегда столь дружески в его дела.
— Истинная правда! — подтвердила Олимпия. — Ринальдини должен благодарить его за спасение своей жизни во многих случаях.
— Он это сделает, — заметил Чинтио. — Мой друг Ринальдо — человек благодарный… Я получил большое удовольствие, познакомившись с добрым старцем и его храбрыми друзьями. Сидел бы я, хоть это и было бы чудесно, лесничим в деревенском гнездышке и вынужден был бы преследовать барсуков и диких кошек, чтоб не сдохнуть с
Луиджино поднял бокал:
— Преследовать французов! Да здравствуют храбрые корсиканцы, с нетерпением ждущие нашего прихода, прихода их освободителей!
— Да здравствуют храбрые корсиканцы! — закричали все и чокнулись.
— Долой французов! — добавил Лодовико. А Неро вздохнул:
— Хоть бы нам поскорее отбыть! Я жду не дождусь, когда мы проорем им наше приветствие.
— А сколько нас? — поинтересовался Лодовико.
Луиджино ответил:
— На корабль погрузится более четырехсот человек, а на Корсике мы найдем более трех тысяч друзей, не считая тех, кто присоединится к нам, как только мы нанесем первый удар и завладеем надежным бастионом. Форт Айяло мы возьмем прежде всего.
— Из французских оккупантов мы дух вышибем! — яростно выпалил Неро.
— Да, — поддержал Лодовико, — вышибем! Черт побери! Ох и шум же поднимется, когда разнесется весть: прибыл непобедимый отряд великого Ринальдини! Его молодцы — истинные черти, когда бьются с врагами, и самые великодушные люди в мире в отношениях с друзьями. Они проливают свою кровь за свободу угнетенных и поруганных корсиканцев. Друзья, поход принесет нам честь и славу. Я уже вижу наши имена сверкающими на обелиске, который поставлен будет в честь одержанных нами побед. Наши современники и наши потомки скажут: «Смотрите, это совершили люди, которых называли разбойниками, люди, которых называли бандитами. Но вот их имена выписаны золотыми буквами, а во главе перечня сверкает имя Ринальдини».
Неро спросил:
— А наш старец из Фронтейи тоже отправится с нами?
— Разумеется. Он тоже корсиканец и всей душой жаждет блага своему отечеству, — ответил Луиджино.
— А все те дамы, что живут во Фронтейе? — поинтересовалась Эуджения.
— Все присоединятся к нам, — ответила Олимпия. — Многие из них будут сражаться. Другие — плести венки для победителей, а их поцелуи вознаградят самых храбрых.
В комнату вошел стройный высокий человек. Луиджино назвал его Астольфо, братом Олимпии. Он сел с ней рядом.
Один из друзей зажег свечу и поставил перед ним на стол. Наполнил его бокал.
— Так что? Замок скоро будет набит битком? — задал вопрос Чинтио.
— О, скорее бы уж он до самой крыши заполнился врагами французов! Замок станет благословенным местом пребывания храбрецов! Девяносто человек уже здесь, — ответил Астольфо.
— Хоть бы мы уже все оказались на Корсике! — вздохнул Лодовико. — За того, чей клинок опрокинет в песок первого француза, я закажу отслужить десять месс, а всей его семье, если он падет на поле боя, будет спета ex profundis [10] при белых свечах, за мой счет.
10
Обычно de profundis. Начало католической молитвы «De profundis ad te Domine clamavi…» — «Из глубин к Тебе, Господи, воззвал…» (лат.).
Астольфо улыбнулся.
— Самое позднее, — сказал он, — завтра поутру сюда прибудет Амалато с тридцатью молодцами.
— А где же Малатеста со своими парнями? — спросил Луиджино.
— Он, — ответил Астольфо, — преследует черных монахов.
— Помоги им Господь! — сказал Лодовико. —
Олимпия улыбнулась и сказала:
— Этих черных монахов ты, видно, часто ругательски ругаешь?
— О да! Как ночной страж князя тьмы. Проклятые собаки! Они так глубоко высекли на моем теле память об их существовании, что при каждом повороте флюгера мои кости и нервы вспоминают о знакомстве с ними. — Лодовико взял бокал.
— Да! Тебя они здорово отделали, — сказал Джордано. — Каждое новолуние напомнит тебе это знакомство.
Лодовико зло рассмеялся:
— Каждый новый порыв ветра, говорю я! Они высекли у меня на коже Calendarium perpetuum [11] , так что я все буквы чувствую в каждой жилке, когда кукарекают петухи. Но первому же из этих календарников, коего я заполучу в руки, я выдам вознаграждение, которое он прихватит с собой как кормовые и донесет до самого чистилища. К тому же в клювы воронья он попадет таким растерзанным, что они его без труда по кускам растащат. Видите, я так зол на этих черных календарников, что хотел бы каждого из них наделить всеми смертными грехами рода человеческого и всеми чумными бубонами Леванта!
11
Имеется в виду конторская книга, в которую римляне заносили долги (лат.).
Ринальдо все еще молча слушал их разговор под звон усердно осушаемых бокалов. Но вот отворилась дверь, и в комнату вошел старец из Фронтейи. Все поднялись и почтительно приветствовали его. Он дружески кивнул всем, они опять сели, и старец тоже сел к столу. Перед ним поставили две свечи и наполнили его бокал.
Старец завел речь:
— Замысел всех тех, кто здесь собрался, столь же чист, как воск и пламя этих свечей. Все вы полны решимости вступить на землю многострадальной страны. Удобренная кровью своих тиранов, она подарит нам богатый урожай славы! Мы сеем и собираем урожай для угнетенных. Мы — истинные пахари справедливости. Мы идем, дабы разбить цепи угнетенного храброго народа.
— Да, мы идем! — подхватил Луиджино.
— День возмездия, день спасения наступает, и новое солнце всходит над Корсикой… Дух благородного, несчастного Теодора, барона Нойхофа [12] , явись друзьям страны, которую ты любил и хотел спасти! — сказал старец.
Он медленно осенил крестом бокал, и вино тут же вспенилось, как перебродившее сусло. Пузыри взмывали вверх, громоздились друг на друга, обращались в пенящуюся стихию, лопались в воздухе и принимали форму какой-то взмывающей вверх туманной фигуры. Пламя свечей погасло, туманная фигура, вся светлая и прозрачная, вознеслась над столом и рассеялась.
12
Теодор, барон Нойхоф(1696–1756) — избран королем в 1736 году восставшими корсиканцами, низложен французами в 1738 году.
Свечи вновь загорелись, видение исчезло, всё общество сидело словно онемев, а старец выпил вино за здоровье короля Теодора.
Еще все сидели в тишине, словно бы насыщенной надеждой, когда старец повернулся к Ринальдо и спросил:
— А тебе нечего сказать своим друзьям? Оставила тебя великая, доблестная идея, благородное желание быть спасителем Корсики? Ты отказываешься от славы защитника этого правого дела?
— Я отказываюсь от любой мысли о славе, каковая мне не подобает. Для атамана разбойников не растут пальмы славы, не зеленеют лавры бессмертия.