Ринг за колючей проволокой
Шрифт:
Зеленые бурно выражают свой восторг. Они скандируют хором:
– Вил-ли! Гут-гут!
Фашист стремится провести как можно больше ударов. Его атаки следуют одна за другой, он рвется в ближний бой, где чувствует свое бесспорное превосходство. В порыве азарта нацист стал забывать и даже пренебрегать защитой.
Андрей только этого и ждал. Была не была! Он сделал вид, что сейчас снова поспешно отступит, выйдет из ближнего боя. Чтобы противник поверил в это, Бурзенко поступил так, как обычно защищаются при отступлении. Андрей быстро наложил предплечья на руки противника. И
И в тот миг, когда Вилли оторвался от пола, когда он на мгновение очутился в воздухе, Андрей сильно и резко, с поворотом всего корпуса, ударил правой снизу в открытый квадратный подбородок…
В этот удар Андрей вложил все: последний сгусток сил и ненависти, жажду расплаты за погибших друзей и месть за подлое убийство Тельмана…
То, что произошло на ринге, было для большинства зрителей совершенно неожиданным. Вилли странно дернулся головой, на секунду окаменел и, словно подрубленное дерево, рухнул под ноги русскому.
На поляне воцарилась необычная тишина. Из задних рядов, расталкивая удивленных уголовников, к рингу пробивались десятки русских военнопленных. Они спешили к Андрею, готовые по первому сигналу встать за него стеной. Но зеленые, втянув головы в плечи, быстро покидали место состязания.
Глава тридцать девятая
– Разойдись! Разойдись!
Едва окончился боксерский поединок, как из-за бараков выскочили лагерные полицейские. У каждого в руке была увесистая палка или плеть из воловьих жил. Полицейские не скупились на удары. Узники быстро покидали отдаленную поляну.
Несколько полицейских, растолкав политических, окружили Андрея. Бурзенко еще не успел переодеться. Он стоял в трусах и расшнуровывал перчатки.
Старший полицай огрел боксера палкой.
– Топай!
– Дай штаны надеть.
– Топай, тебе говорят! Шевелись!
Андрей, схватив одежду в охапку, стал искать глазами друзей. Но их уже не было. Гарри Миттельдорпа, Мищенко и других политических погнали к баракам. Мищенко, закрывая руками голову, все время оглядывался на Андрея. Уголовники тоже бежали в сторону своих блоков.
Двое полицаев перелезли через веревки и подняли Вилли. Помощник палача был весь в крови. В суматохе кто-то из заключенных прикончил садиста ножом…
Андрея толкали в спину, били палками и плетками. Его вели в канцелярию. Бурзенко шел злой, усталый и растерянный.
В лагерной канцелярии боксера втолкнули в комнату старшего полицая. Там его встретил староста лагеря политзаключенный Ганс Эйден. Он хмуро осмотрел боксера и коротко бросил:
– В карцер.
Товарищи спешили изолировать Андрея, чтобы спасти от разъяренных палачей.
В узкой камере стоял полумрак. Из всех углов веяло сыростью. Но Андрей ни на что не обращал внимания. У него кружилась голова, его тошнило. В неравном поединке с помощником палача он, как говорят спортсмены, «полностью выложился» и вконец обессилел. Предательская слабость разлилась по всему телу. Думать
Бурзенко подошел к деревянной койке и повалился на нее. Ему вдруг ужасно захотелось спать. «Надо было хоть одеться», – сквозь дремоту подумал он, но так и не встал с койки. Он только снял боксерские перчатки и положил их под голову…
Андрей спал долго. Проснулся от странной тишины и лежал, не открывая глаз. Он догадывался, что уже наступило утро. Но почему-то не было слышно привычной суеты утренней побудки, не раздавалась ругань блокфюрера и его помощников.
Открыв глаза, боксер привстал от удивления. Где он? Как сюда попал? Андрей осмотрелся. Сквозь маленькое решетчатое окошко пробивается свет. Он лежит на голых досках грубой койки, накрытый ватным стеганым одеялом. Таким одеялом Андрей не укрывался уже несколько лет. От него веяло домашним уютом и теплом. Бурзенко перевел взгляд на дверь. Массивная, окованная цинковым железом. И боксер сразу вспомнил все: вчерашний день, отчаянный неравный поединок с Вилли, налет полицейских… Значит, он в карцере!
От этого открытия ему стало не по себе. Неужели зеленые хотят отомстить ему?
Андрей сел на койку. Рядом с койкой на табуретке оказалась еда. От изумления невольно вырвалось восклицание: перед ним на табуретке лежал кусок вареного мяса, ломоть белого настоящего хлеба, кусок сахара и чашка с макаронами.
Бурзенко снова осмотрел камеру. Что это значит? Если он действительно в карцере, то почему здесь теплое одеяло и такая еда? А если не карцер, то почему дверь заперта?
Дома, еще до войны, Андрей читал в романах, что узников, приговоренных к смерти, перед казнью содержат в хороших условиях и дают самую лучшую пищу.
Неужели и его судьба уже предрешена?
Андрей стал барабанить кулаками в дверь. Потом долго стучал ногами. Но к двери никто не подошел.
Устав, Бурзенко вернулся к койке, лег и закутался одеялом. Попробовал уснуть, но не смог. Хотелось есть. Вздохнув, Андрей протянул руку и взял кусок мяса.
Николай Кюнг не спеша проходит вдоль колючей проволоки, по аллее, отведенной для прогулок. Он смотрит на далекие горы, подернутые дымкой тумана, а сам думает об Андрее. Успели полицейские незаметно отвести боксера в больницу, а затем в подвал мертвецов или нет?
Вчера Рихард сообщил ему, что гитлеровская служба безопасности заинтересовалась Андреем и его номер включен в список узников, которых должны вызвать к третьему окошку, на расстрел. Подпольный центр решил не отдавать боксера гестаповцам, решил спасти его. И по заданию центра Кюнг организовал «разгон» зрителей неравного поединка. Среди полицейских, участвовавших в операции, было много своих политических заключенных. Им удалось, не вызывая подозрений, доставить боксера в безопасное место. Однако зеленые пронюхали о местонахождении Андрея и сообщили дежурному офицеру. Тот велел схватить боксера и прикончить. Послали двух солдат за Андреем. Кюнг видел, как они протопали в сторону карцера… Удалось или не удалось подпольщикам опередить охранников?