Ринордийский цикл. Книга 1. Идол
Шрифт:
– Да вы действительно талант, Лунев! Не зря вся литературная критика только и толкует, что о вас.
– Спасибо, – это было новостью для него: он не думал, что популярен на родине. Там, на западе, да, его имя мелькало иногда тут и там, но здесь – он сомневался и очень слабо надеялся. Два года картина своей страны была как бы завешена: он не знал ни о чём. Если то, что сказал Звербаев, – правда, это… Невероятно. Известность? Признание? Неужели наконец?
Прошли минуты, пока шквал общего внимания к гостю приутих. Анатолий Редисов (вот как, Редисов, точно) тихо, не для публики, спросил:
– Что
– Да что ж ты хочешь, он только утром прилетел, – тут же отозвался Зенкин. – Так ведь? Не пришёл в себя ещё. А… знаешь, что? – с неожиданным энтузиазмом обратился он к Луневу. – Подожди вот, кое с кем тебя познакомлю. С одной… персоной. Она по идее скоро должна быть здесь.
– С…? – намекающе кивнул Редисов.
– Ага, с ней.
– Заинтригован, – усмехнулся Лунев. – Что за персона?
– О, это надо видеть! – воскликнул Зенкин и обернулся на ворота парка. – Сейчас… Ах, вот, кажется, и она.
Неожиданное скопление людей двигалось от ограды к центру парка, ясно обозначая, где находилась пришедшая. В центре скопления, по-видимому, было нечто, заставлявшее смотреть на себя и восхищаться собой. Это нечто так и притягивало всех, включая Зенкина и Редисова, которые, хоть и остались на местах, но, похоже, очень хотели бы подойти. Они оба вытянулись к толпе, не отрывая взглядов от процессии. Лунев спокойно обернулся туда же: любопытно было взглянуть, чем это все так заворожены.
И вот человеческая масса слегка рассеялась, и он увидел женщину. Не сказать, чтоб она была красива, скорее даже наоборот. Довольно грубо вырубленное лицо не выглядело лучше от тугого узла на затылке. Высокий рост и строгая осанка, впрочем, придавали фигуре какое-то величие, но ничего исключительного, чарующего в облике всё же не было. Но глаза… Глаза – сам огонь, первородная страсть неукрощённой стихии, дикой и свободной, не знакомой ни с какими границами и препятствиями. Такое пламя только набросится, вмиг выжжет до пепла и погаснет само, едва успев вспыхнуть, ярко и быстро.
– Рада видеть вас, liebe Herren.1
Она рукой отстранила людей, окружавших её, и сделала несколько шагов к тем, кто стоял подальше. В мгновение ока к ней подлетел Зенкин.
– Вашу ручку, фройляйн, – он припал на одно колено.
– Чудак, – она небрежно протянула свою кисть. – Далась тебе моя рука.
– Богинюшка! Можно ли рассчитывать также на ваше сердце?
– Дурак! – бросила она с коротким смешком и подняла руку, будто бы затем, чтобы придержать на плечах лиловую шаль.
– Скучаете, господа? – она обвела их огненным взглядом.
– Без вас, несравненная фройляйн! – откликнулся Редисов.
Она наклонила голову набок и чуть приоткрыла рот, как бы задумавшись.
– Что ж… Я польщена, – тут хитрая улыбка возникла на её лице вместе с прищуром глаз. – А что если в один прекрасный вечер я не приду и больше не появлюсь никогда? А? Что вы будете делать?
– О, не будьте к нам жестоки, фройляйн!
Она рассмеялась (довольно неприятно) и несколько раз обернулась вокруг своей оси, придерживая шаль на манер параплана. Остановившись, она оказалась прямо напротив Лунева.
Женщина поняла это.
– Хм… – протянула она. – Вечер обещает быть интересным. Тем более, кажется, я вижу новые лица…
– Ах да, – Зенкин наконец вскочил из своей нелепой коленопреклонённой позы. – Позвольте представить: мой друг, поэт Алексей Лунев. Фройляйн Рита, танцовщица.
– А, тот самый Лунев, – Рита произнесла это с придыханием и оценивающим прищуром, но совершенно холодным тоном (что за дешёвые трюки? просто нарочито и почти уже комично). – Весьма наслышана. Говорят, вы очень известны. Стихов ваших, правда, не читала.
Он ответил:
– Вполне возможно. О вас, к сожалению, ни разу не слышал. Видимо, вы личность, широко известная в узких кругах.
Пламя в глазах танцовщицы вмиг переменилось, став ледяным и зловещим, как потусторонний зеленоватый огонь. Улыбка, впрочем, осталась, но только как набор сокращённых мимических мышц.
– Тогда, надеюсь, вы будете рады знакомству, – произнесла Рита и, отвернув лицо, словно потеряла всякий интерес к гостю, бросила. – Что ж, идёмте, господа! Ich will tanzen!2
Толпа во главе с танцовщицей двинулась вглубь парка. Зенкин рванул было с ними, но, поравнявшись с Луневым, остановился.
– Бесподобная… – пробормотал он.
– Хм, «фройляйн», – отметил Лунев. – Она немка что ли?
Зенкин секунду смотрел на него с удивлением, затем расхохотался.
– «Немка»! Да уж, самая что ни на есть коренная немка… Ты разве не узнал её?
– Узнал? Разве я должен был её узнать? Я впервые вижу эту женщину.
– Это же Рита! – Зенкин, видимо, считал, что этой фразой сделал всё понятным. – Помнишь? Из параллельного класса, – пояснил он. – Ну, Ритка, отличница, её ещё постоянно всем в пример ставили. Ритка, на все олимпиады по немецкому ходила. Ах да, у нас же немецкий в старших классах был, ты с нами тогда уже не учился… Ну? Помнишь?
– Смутно, – Лунев задумался. – Кажется, была какая-то Рита… Серая мышка такая.
– Ну, это ты… – Зенкин покачал головой. – Может, и была, конечно. Теперь она совсем другая. Это же… фройляйн Рита! Танцовщица, богиня, комета! Да её, возможно, весь Ринордийск знает, ты, верно, не слышал о ней только потому, что прилетел недавно. Она… В общем, сам увидишь.
– Если она училась в параллельном классе, то лет ей должно быть примерно, как нам, – вдруг сообразил Лунев. Ему этот факт казался довольно странным и не вязался с большой известностью: слишком рано что-то.
– Да, двадцать пять, – Зенкин проводил взглядом шествие. – Что, пошли?
– Идём, – равнодушно согласился Лунев.
Сумрак летнего вечера, сквозь который они не спеша двинулись, был прозрачным от света фонарей и тёплым. По нему легко проходили движения и слова, он-то уж ничем не пытался напугать или пригрозить.
– Ты нам так и не рассказал про заграницу, – напомнил Зенкин.
– Ага, точно, – Редисов возник рядом с ними. – Только не говори, что там нет ничего особенного, всё равно не поверим.