Ринсвинд и Плоский мир
Шрифт:
– А ты не помнишь, где ты читал, когда появился неправильный цвет?
Ринсвинд провел пальцем по странице.
– Думаю, вот здесь. Где двухголовая ящерица делает… то, что она делает.
Двацветок подошел к Бетан с другой стороны. Шрифт, которым было написано Заклинание, плавно изменился.
– Я не могу даже произнести это, – заявила девушка. – Загогулька, загогулька, точка, тире.
– Снежные руны Купумугука, – пояснил Ринсвинд. – По-моему, это должно читаться как «зф».
– Но у тебя ничего не вышло. А если попробовать
Они посмотрели на слово. Оно упорно не желало менять цвет.
– Или «шфф»? – предположила Бетан.
– Может, «цфф»? – с сомнением сказал Ринсвинд.
Коричневый цвет, если уж на то пошло, стал еще более грязным.
– Как насчет «зсфф»? – осведомился Двацветок.
– Не глупи, – отозвался Ринсвинд. – Снежные руны…
Бетан пихнула его локтем в живот и указала на Заклинание.
Висящий в воздухе коричневый контур принял сверкающе-алый цвет.
Книга в руках Бетан задрожала. Ринсвинд схватил девушку за талию, а Двацветка – за шиворот и отскочил назад.
Бетан выронила Октаво, и он, кувыркаясь, полетел на плитки крыши. Но не долетел.
Воздух вокруг Октаво засветился. Книга медленно поднялась, хлопая страницами, как крыльями.
Затем все услышали протяжный, мелодичный звук, похожий на гудение натянутой струны, и Октаво словно взорвался затейливой бесшумной башней света, которая мгновенно расплылась во все стороны, поблекла и исчезла.
Но высоко в небе что-то происходило…
В геологических глубинах огромного мозга Великого А'Туина по нервным путям шириной с крупную транспортную артерию проносились новые мысли. Небесной черепахе не под силу изменить выражение своей чешуйчатой, испещренной метеоритными кратерами морды, однако каким-то не поддающимся объяснению образом на этой морде нарисовалось напряженное ожидание.
Великий А'Туин неотрывно смотрел на восемь сфер, без конца обращающихся вокруг звезды, расположенной на самом берегу пространства.
Эти сферы трескались.
Гигантские куски камня отрывались от них и по длинной спирали спускались к звезде. Небо заполнилось сверкающими осколками.
Из останков одной полой сферы в багровый свет выбралась маленькая небесная черепашка. Она была чуть крупнее астероида, и ее панцирь блестел от жидкого желтка.
А еще на черепашке стояли четыре крошечных небесных слоненка. И на их спинах покоился Диск, пока еще совсем малюсенький, затянутый дымом и покрытый вулканами.
Великий А'Туин подождал, пока все восемь черепашат освободятся от скорлупы. В конце концов, окруженный ошеломленными черепашатами, Великий А'Туин очень осторожно, чтобы никого не задеть, повернулся и с огромным облегчением отправился в долгое плавание к благословенно прохладным, бездонным глубинам пространства.
Черепашки двинулись следом, вращаясь вокруг своего родителя.
Двацветок восхищенно следил за разыгрывающимся наверху спектаклем. Наверное, у него был лучший обзор, чем у кого бы то ни было
Вдруг ему в голову стукнула ужасная мысль.
– Где иконограф? – заозирался он по сторонам.
– Что? – отозвался Ринсвинд, не отрываясь от созерцания неба.
– Иконограф, – повторил Двацветок. – Я должен сделать картинку этого!
– Неужели ты не можешь просто запомнить? – не глядя на него, осведомилась Бетан.
– Я могу забыть.
– А я никогда не забуду, – сказала она. – Это самое прекрасное зрелище, которое я когда-либо видела.
– Да, гораздо лучше, чем голуби и биллиардные шары, – подтвердил Коэн. – Твоя взяла, Ринсвинд. В чем фокус?
– Не знаю, – ответил тот.
– Звезда уменьшается, – заметила Бетан.
До слуха Ринсвинда смутно доносились звуки спора Двацветка и чертика, который жил в коробке и делал картинки. Это был технический спор о глубине изображения и о том, хватит ли у беса красной краски.
Следует отметить, что в настоящий момент Великий А'Туин чувствовал себя очень довольным и счастливым, а такие чувства, заполняя мозг размером с несколько крупных городов, не могут не излучаться наружу. Таким образом, большинство обитателей Диска пребывали сейчас в состоянии духа, достигаемом после целой жизни, посвященной упорной медитации, или после тридцати секунд курения запрещенной законом травки.
«Вот вам и старина Двацветок, – думал Ринсвинд. – Не то чтобы он не ценил красоту, просто он ценит ее по-своему. Если поэт, увидев нарцисс, сначала долго на него смотрит, а потом пишет длинную поэму, то Двацветок бросается искать книжку по ботанике. И наступает на нарцисс. Правильно Коэн сказал. Двацветок смотрит на вещи, но под его взглядом все меняется. Включая меня самого, насколько я подозреваю».
В небе поднялось собственное солнышко Диска. Звезда уже уменьшилась в размерах и не могла соперничать с ним. Добрый надежный свет Плоского мира разливался по восхищенному пейзажу, словно море золота.
Или, как обычно утверждают более достойные доверия наблюдатели, словно золотистый сироп.
Конец получился эффектный, но в жизни все устроено иначе, поэтому должно произойти кое-что еще.
Взять, к примеру, Октаво.
В тот момент когда его накрыл солнечный свет, гримуар захлопнулся и начал падать обратно на башню. И многие из наблюдателей вдруг осознали, что на них летит самая магическая штуковина на Диске.
Чувство блаженства и братской любви испарилось вместе с утренней росой. Ринсвинд и Двацветок были отброшены в сторону ринувшейся вперед толпой – люди толкались и пытались взобраться друг другу на плечи, протягивая к небу руки.
Октаво приземлился прямо в центре орущей толпы. И что-то хлопнуло. Это был решительный хлопок, хлопок, исходящий от крышки, которая в ближайшее время не собирается открываться вновь.
Ринсвинд посмотрел между чьих-то ног на Двацветка.
– Знаешь, что будет дальше? – ухмыляясь, спросил он.