Рискованный флирт
Шрифт:
Она только напомнила себе, что многие мужчины себя не видят. Например, когда Берти смотрится в зеркало, он видит умного мужчину. Когда смотрится Дейн, он каким-то образом не замечает своей красоты. Для знатока это странно, но мужчины не очень последовательные создания.
Что касается любви женщин… Сама Джессика никогда не трепетала перед возможностью в него влюбиться. Однако она понимала, что другие женщины, даже закоренелые профессионалки, могли решить, что он – не то, за что надо хвататься.
Хотя ей следовало бы понять, что трудность лежит глубже. Она должна была соединить все подсказки: его
Она должна была понять – и разве все инстинкты не кричали об этом? – что она ему отчаянно нужна, что он чего-то от нее ждет.
Он хотел того, чего хочет каждый человек, – любви. Но он хотел этого больше других, видимо, потому, что не получал и отблеска любви с тех пор, как был ребенком. Джессика знала, что должна была засмеяться, как он, и отнестись к этому легко вне зависимости от того, что почувствовала. Не надо было говорить о матерях и мальчиках, которых они любят. Тогда Дейн не посмотрел бы так на нее, и она не увидела бы одинокого маленького мальчика, и Дейн не увидел бы горе в ее глазах.
А теперь он думает, что она его жалеет, или хуже того – нарочно вызвала на откровенность, чтобы он выдал себя. Он, наверное, в ярости.
«Не уходи, – молча взмолилась она. – Сердись, если без этого нельзя, но не отворачивайся и не уходи».
Дейн не ушел.
Если бы Джессика меньше разбиралась в мужской неразумности, его поведение в последующие несколько дней разрушило бы всякую надежду на построение чего-то, хоть отдаленно напоминающего правильную семью. Она решила бы, что он Вельзевул и что он никогда в жизни не был маленьким мальчиком – пусть бы и одиноким, и с разбитым сердцем, – а готовым родился из головы Князя Тьмы, как Афина – из головы Зевса.
Но вскоре она поняла, что к этому Дейн и стремится. Он хочет, чтобы она верила, что он бессердечный развратник, что его интерес к ней – чистая похоть, что она для него – не больше чем забавная игрушка.
К пятнице он совратил ее на подоконнике в спальне, в алькове портретной галереи, под роялем в музыкальной комнате и напротив двери в ее гостиную перед портретом его матери. И это еще только дневные порочные развлечения.
По крайней мере, в занятиях любовью он остался таким же страстным. Сколько бы Дейн ни притворялся холодным и рассудочным, он не мог сделать вид, что не хочет ее или, что доведение ее до безумия в постели есть решающая часть его программы.
Но в остальное время он был тем Дейном, каким все его считали. Он мог часами быть любезным, даже очаровательным, а потом вдруг без видимых причин отворачивался, обливал ее ядовитым сарказмом, или обращался свысока, или расчетливо бросался такими словами, которые должны были привести ее в ярость.
Иначе говоря, он всячески давал ей понять, что она может его хотеть, однако не должна оскорблять нежными чувствами, такими как симпатия или сочувствие. Чтобы не пыталась влезть ему под кожу или, упаси Бог, забраться в его черное сердце.
Что было бессмысленно, потому что это чудовище уже прокралось ей под кожу и, как зловредный паразит, быстро захватывало сердце. Ему даже не надо было трудиться: она его полюбила,
Однако это не означало, что у нее не появлялось искушения причинить ему вред. В том, что касается умения раздражать, Дейн был гением. К пятнице она подумывала пустить в него еще одну пулю и решала, без какой части его анатомии она может обойтись.
К субботе Джессика решила, что наименее ценная его часть – мозги.
Он проснулся очень рано и разбудил ее, чтобы избавиться от приступа похоти. На что потребовалось два сеанса. И, как следствие, они проспали.
В результате приехали в Девонпорт через несколько минут после начала матча, и хороших мест им не досталось. И конечно, в этом была виновата Джессика, потому что, как пожаловался Дейн, его не охватила бы похоть, если бы она не прижималась задом к его достоинству.
– Мы сидим слишком близко, – канючил он, обнимая ее рукой за плечи. – Через несколько раундов они тебя забрызгают потом и, может быть, кровью, если Сойер не перестанет лягать Киста по коленям.
Джессика не стала ему напоминать, что это он настоял, чтобы они протолкались на передние ряды.
– Так Канн делал в матче с Покинхорном, – сказала она. – Насколько я понимаю, в восточной борьбе такие удары разрешены.
– Я бы хотел, чтобы кто-то в этой толпе верил, что вода и мыло тоже разрешены, – бурчал он, оглядываясь. – Спорю на пятьдесят фунтов, что здесь на милю не найдешь человека, который мылся бы в последние двенадцать месяцев.
Джессика замечала только обычный мужской запах алкоголя, табака и мускуса, причем ей пришлось напрячься, чтобы это заметить, потому что она была прижата к боку мужа, и от его особенного запаха поджимались пальцы на ногах. Ей было трудно сосредоточиться на матче, потому что его теплое тело вызывало в памяти яростные занятия любовью ранним утром. Его большая рука свисала в нескольких дюймах от груди, и она подумала: заметит ли кто-нибудь в толпе, если она придвинется и сократит это расстояние?
– Какой жалкий матч, – ворчал Дейн. – Ямог бы побить Сойера со связанными руками и сломанной ногой. Даже ты смогла бы, Джесс. Не понимаю, зачем Шербурн тащился за двести миль смотреть на это ужасное представление, когда мог бы остаться в комфорте дома и пихать жену. Его можно было бы понять, если б девушка была прыщавая образина, но она недурна собой, если кому по вкусу китайские куколки. А если она не в его вкусе, какого черта женился? Она не похожа на булочку – и не будет похожа, потому что его никогда не бывает дома и он увиливает от своих прямых обязанностей.
Речь была вполне в духе Дейна в последнее время: весь мир ополчился на него, чтобы позлить. Даже Шербурн, потому что… не остался в комфорте дома с женой.
В комфорте? Джессика заморгала от удивления. Господи, неужели она добилась прогресса в отношениях с тупоголовым мужем?
Подавив улыбку, она подняла на него глаза:
– Милорд, кажется, вы не получаете удовольствия.
– Вонь невыносимая, – сказал он, глядя мимо нее. – И эта мерзкая свинья Эйнсвуд пялится на тебя. Ручаюсь, этот тип напрашивается на то, чтобы ему снесли с плеч его пьяную голову.