Ритуал тьмы
Шрифт:
Никколо не знал, что ему сказать на это. Он был ошарашен. Байрон вновь опустился на постель. Он тяжело дышал.
— Они делают мне кровопускание, — он указал на повязку на своем запястье. — Я давно мог бы отказаться от этого, но они высасывают из меня кровь.
— Что? Кто?
— Мои врачи. Скальпель убил больше людей, чем меч, но я слишком слаб, чтобы противиться им. Я чувствую, что мой конец близок. Может быть, вызвать священника и исповедаться? Тогда я умру раскаявшимся грешником… Нет, нет, никакой слабости, я буду мужчиной до конца…
Байрон закрыл глаза. Дыхание с хрипом слетало с его
Не зная, что ответить, Никколо поднялся, но в этот момент Байрон с неожиданной силой схватил его за запястье.
— Что сделано, то сделано. Я несу в себе боль. Ни у кого нет надо мной власти, никто мной не владеет. На меня возложила руку смерть, и это делает меня свободным.
И вдруг Никколо понял, что он должен сказать.
— Я прощаю тебя.
— Я этого не просил.
— И все же, я прощаю тебя, — склонившись, он поцеловал поэта в мокрый лоб.
В последний раз улыбнувшись, лорд закрыл глаза. Каким тяжелым было его дыхание, каким горячим лоб…
Выходя из комнаты, Никколо услышал, как Байрон пробормотал:
— Умирать совсем не трудно…
В комнату ворвался Флетчер, а Никколо выбежал из дома, ничего перед собой не видя.
Он бесцельно бродил по улицам многолюдного города и вскоре услышал новость о смерти Байрона. Незнакомые люди плакали, обнимая друг друга, и Никколо понимал их печаль, сам же чувствовал ее в тысячу раз сильнее. Вместе с Байроном умерла и частица его души. «Последняя ниточка, соединявшая меня с моей прежней жизнью, оборвалась».
В конце концов Никколо нашел небольшой трактир в порту и устроился там на ночь, лишившись всех своих денег. «Завтра нужно будет найти способ переправиться в Италию. А плату за дорогу придется отрабатывать», — подумал он, но следующее утро казалось невероятно далеким.
Опустив мешок на узкую и не слишком-то чистую кровать, Никколо уселся, глядя прямо перед собой. В этот момент дверь его комнатушки открылась.
В дверном проеме стоял Людовико. Никколо понимал, что должен удивиться его приходу, но у него не оставалось сил на еще какие-то эмоции.
— Байрон мертв, — не здороваясь, вымолвил он. — Я опоздал.
— Мне очень жаль. Я не был с ним знаком, но, судя по всему, он способен был дарить вдохновение окружающим. Я могу войти?
Никколо махнул рукой, и вампир переступил порог. В комнате, кроме кровати, был всего один стул. На нем-то Людовико и устроился. В отличие от итальянца, он опять был одет в роскошные ткани и производил впечатление богатого человека.
— Я принес тебе плохие новости, друг мой. Я получил письмо от Валентины.
У Никколо оборвалось сердце.
— Она написала мне в Иоаннину, куда я сперва вернулся, что получила мое письмо и радуется нашему скорейшему приезду.
— Разве это плохо? — удивился Никколо.
— Казалось бы, нет. Вот только я не писал ей никакого письма.
— Кто же это сделал? — У юноши мурашки побежали по телу.
— Разве это не очевидно? Кто еще мог знать о нашем побеге? — Людовико говорил тоном учителя, что-то втолковывавшего глуповатому ученику. — Зачем кому-то заманивать Валентину в Ареццо?
— В Ареццо?
— Да, в Тоскану, в дом
У Никколо перехватило дыхание. «Марцелла, — подумал он. — И Эсмеральда. И Валентина».
— Жиана и ее душегубы неплохо потрудились, — прошипел он.
— Я хотел тут же отправиться в путь, но мне показалось разумным и тебя предупредить о происходящем. Эта женщина никогда не сдастся. Она будет гнаться за нами, пока кто-то не погибнет — либо мы, либо она. Нужно ехать, Никколо. Мы должны торопиться.
«Зачем он мне рассказал все это? — юноша задумчиво посмотрел на вампира, но не заметил в нем никакого коварства. — Он боится за Валентину, и ему нужна моя помощь. Нет, ей нужна моя помощь. Им всем. Всем людям, которых я люблю». Эта мысль больно ударила Никколо. Ничто еще не закончилось.
52
Поместье выглядело таким же, каким его помнила Валентина. Кипарисы и пинии обрамляли дорогу, ведущую к каменному зданию. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались зеленые луга и поля. Теплая весна в полной мере позволила проявиться красоте здешней природы.
И только когда карета почти подъехала к входу, Валентина заметила, насколько поместье изменилось за последние восемь лет. Дикий виноград совсем разросся, такой ухоженный раньше фасад дома покрылся трещинами, краска на темных рамах облупилась, и одна ставня даже криво повисла на петлях. Казалось, владельцы просто позабыли о своем поместье.
Валентина попыталась вспомнить, как они с Никколо уезжали отсюда, направляясь в Швейцарию, — она должна была вернуться домой, а ему предстояло отправиться в гран-тур. «Путешествие, которое так сблизило нас, а потом разлучило навек», — подумала Валентина.
Она еще помнила этот день, казалось, слышала смех и слова прощания, но девушка, сидевшая тогда в карете, стала для нее чужой. Она поверить не могла, что когда-то была так молода, беспечна и наивна.
Валентина невольно прикусила губу. Сейчас не время предаваться воспоминаниям. Она пыталась приготовиться к встрече с Людовико и Никколо, но все же понимала, что проблема в ней самой, в ее вечно противоречивых чувствах.
Из Поппи [70] она послала в поместье письмо, чтобы предупредить о своем приезде, и надеялась на то, что Людовико с Никколо встретят ее по дороге, но этого не произошло. «Нет причин беспокоиться», — увещевала себя Валентина, и все же, когда карета остановилась у дома, ее руки судорожно сжались на коленях.
Кучер помог ей и Эмили выбраться из экипажа. На террасу вышли две темноволосые девушки. Одна из них была одета в простое серое платье, сшитое по ее мальчишеской фигуре, волосы были тщательно уложены. Вторая была более женственна, на ней была черная юбка и пестрая блузка. Такой же пестрый платок удерживал ее роскошные локоны. «Должно быть, это Марцелла, — догадалась Валентина. — А вторая — та самая цыганка».
70
Поппи — городок в Тоскане в сорока километрах от Ареццо.