Ритуал тьмы
Шрифт:
— Ты проделал долгий путь и столкнулся с множеством опасностей, и все это ради того, чтобы оказаться здесь.
— Что ж, это стоило моих усилий, — Никколо по-прежнему пытался вести вежливый разговор.
— У тебя серебряный язык, — рассмеялся Али-паша. — Как у многих тебе подобных.
Теперь в его голосе уже не слышалось былого дружелюбия. Видимо, паша решил перейти к серьезному разговору. Никколо не знал, что на это ответить, и потому промолчал.
— Такие, как ты, приходят сюда и обещают нам деньги, оружие и помощь. Они хвалят нас, макая каждое из своих слов в мед. Они покрывают
— Мне ничего не известно о таких… — начал Никколо, но Али-паша не дал ему закончить.
— Что же тебе здесь нужно, Никколо Вивиани?
— Я хотел увидеть двор Али-паши во всем его величии. Много лет назад мне рассказали о вашей роскоши. Я знаю, что каждое мгновение, проведенное здесь, стоит целой жизни. Мне нет дела до войн европейцев.
Али-паша протянул руку, и слуга вновь передал ему мундштук кальяна. Старик два раза затянулся, не спуская с Никколо глаз. Сейчас он чем-то напоминал шакала, наблюдающего за умирающим животным.
— Я думаю, что ты приехал сюда для того, чтобы выведать главную из моих тайн, Никколо Вивиани.
— Нет-нет, я…
— Но меня предупредили. Мне сказали, кто ты. И что ты.
— Я лишь путешественник, не более того.
— Ты насмехаешься надо львом в его собственной пещере? — Встав, Али-паша развел руками. — Может быть, там, снаружи, и лают псы, но лев не удостоит их своего взора. Он хозяин своей пещеры и своих земель. Пусть собаки лают, но у льва до сих пор достаточно сил для того, чтобы разорвать волка!
«Он обо всем знает!» — понял Никколо. Солдаты бросились к нему и повалили на землю. На голову натянули мешок, а руки и ноги связали веревками, почему-то прохладными на ощупь. Его подняли и понесли прочь. Последним, что он слышал, был смех Али-паши.
45
Путешествие оказалось дорогой в ад. Никколо сопротивлялся изо всех сил, но его связали и запихнули в ящик, в котором он почти не мог двигаться. С мешком на голове юноша ничего не видел, но теперь же его окружала непроглядная тьма.
Он уже представлял себе, что его уложили в гроб и похоронили живьем, но на самом деле это было не так. Ящик, в котором он лежал, куда-то несли, ставили и вновь поднимали, трясли, а один раз даже уронили, и Никколо сильно ушиб плечо. Через некоторое время мышцы свело судорогой, и молодой граф попытался ослабить путы, но они лишь сильнее врезались ему в лодыжки и запястья.
Никколо вспомнились истории Омара об Али-паше: тиран бросал своих врагов связанными в море, и юноша был уверен, что такая судьба его и ожидает.
Он кричал, пока не сорвал голос и не заболели легкие, и теперь больше не мог произнести и звука. По ящику время от времени стучали, слышался смех, и юноша понял, что его просто дразнят, пытаются разозлить, и в конце концов прекратил дергаться. Время все равно не имело значения, и Никколо погрузился в беспокойный сон. Иногда юноша просыпался, не зная, явь ли это. Сон и реальность сплелись
В конце концов ящик открыли, и юношу вытащили наружу. Мешок с головы сняли, глаза ослепил яркий свет. Над ним простиралось синее небо, вокруг тянулась пустошь, а вдалеке возвышались горы, чьи вершины прятались в облаках. Вокруг не было видно ни одного человеческого поселения. На обочине дороги, если эти два следа от колес в земле можно было назвать дорогой, стояли две телеги, запряженные волами.
Какой-то бородач протянул Никколо кружку с водой. Юноша благодарно принял ее и напился.
— Еда хорошо, — заявил бородач и начал кормить итальянца белым безвкусным хлебом, скатывая шарики и запихивая их ему в рот.
Никколо угостили даже куском козьего сыра со специями, а потом снова дали воды.
В конце концов бородач указал на обочину.
— Делать.
Никколо непонимающе уставился на него, и тот схватился за промежность и издал звук, отдаленно напоминающий журчащую воду.
— Я не могу… — запротестовал юноша, но его толкнули к обочине, стянули штаны и заставили присесть на корточки.
Стоявшие вокруг солдаты с любопытством наблюдали за происходящим. Сгорая от стыда, Никколо облегчился.
Затем его опять потащили к ящику, действительно оказавшемуся гробом. Увидев это, Никколо начал сопротивляться и кричать, но все было тщетно. Полдюжины солдат затолкали его внутрь и накрыли. Юноша, извиваясь, стал давить ногами в крышку, но один из солдат просто улегся сверху.
Когда вокруг стало темно, итальянец прекратил сопротивление. Он старался глубоко дышать и не терять самообладания, но темнота и страх сводили его с ума, и сейчас Никколо не мог все спокойно обдумать.
Телега, зашатавшись, двинулась вперед. Юноша почувствовал, как слезы наворачиваются на глаза.
Так все и продолжалось. Никколо время от времени извлекали из темноты гроба, кормили и поили. Два раза его развязывали, но в эти моменты солдаты держали его на прицеле мушкетов, словно он был каким-то демоном, которого нельзя выпустить на свободу. На коже, где веревки врезались в тело, образовались багровые кровоподтеки, а ушиб на плече стал синим с желтоватым отливом.
Его вытаскивали наружу и с той же непреклонностью укладывали обратно в гроб, надевая перед этим мешок на голову, как бы он ни сопротивлялся.
Вивиани не знал, куда они направляются. По крайней мере, они точно углублялись в горы. Все попытки выведать у похитителей цель их путешествия ни к чему не привели. На самом деле все общение ограничивалось парой слов на ломаном греческом, которым кое-как владел бородач — судя по всему, начальник этих солдат.
Непонятно было даже, сколько прошло времени, ведь Никколо не знал, выпускают ли его наружу каждый день. Иногда это происходило ночью, но был ли это поздний вечер или раннее утро, юноша не понимал. Вся его жизнь свелась к паре мгновений, когда страшный голод и мучительная жажда ненадолго отступали. Все остальное тонуло в этой темноте, в одиночестве, и Никколо поймал себя на том, что радуется, когда видит неприветливые лица солдат, ведь это были люди.