Ривер Уайлд
Шрифт:
— Совершенно не волнует. Но мне нужно знать, нет ли у этой шавки какой заразы. В конце концов, он плавал в моем бассейне.
— Он не шавка. И у него нет никаких болезней. — Я прижимаю пса к себе, и он утыкается мордой мне в шею.
— Да, конечно, Рыжая. Говори себе это почаще. У шавки точно есть блохи, а, возможно, и клещи.
«Блохи? Клещи?»
Теперь у меня начинается чесотка.
Я чешу руку. Потом голову.
«Господи Иисусе! Это он во всем виноват — вбил мне в
— Разве ветеринарная клиника уже не закрыта? — говорю я, почесывая шею. Должно быть, уже близится полночь.
— В городе есть круглосуточная.
— Ох. Это хорошо, но у меня нет машины, а я не хочу идти в город пешком в темноте, поэтому мне придется отвезти его туда утром.
«И провести ночь с блохами и клещами». При этой мысли я чешусь сильнее.
Но я не хочу оставлять этого бедного песика на улице из-за нескольких насекомых, которых у него, вероятно, даже нет.
«Так почему я вообще чешусь?
Потому что он вбил эту идею мне в голову!»
Я слышу громкий разочарованный вздох Ривера и смотрю, как он проводит рукой по густым волосам.
— Черт возьми, — рычит он. — Я отвезу тебя в клинику на грузовике.
«Ух-ты».
Судя по его тону, можно подумать, я напросилась, чтобы он подвез меня до клиники.
На языке вертится сказать, куда ему засунуть свою машину, но мне рано или поздно нужно отвезти милого песика к ветеринару.
Поэтому, ради моего нового приятеля, проглатываю гордость и говорю:
— Было бы здорово, спасибо. Я только сбегаю домой переодеться в сухую одежду. Можно, пока меня не будет, я оставлю собаку с тобой? Я вернусь через пару минут. — Я не хочу тащить блох домой до того, как появится возможность вылечить собаку у ветеринара.
— Конечно. Не торопись, — саркастически говорит он. — Вообще-то, раз уж на то пошло, почему бы тебе не принять горячую ванну, не вымыть голову, а потом переодеться, а я пока постою здесь с блохастой шавкой и буду ждать, пока не ох*ею?
— О, как мило с твоей стороны, Ривер, — я широко улыбаюсь, возвращаясь к нему. — Но я не хочу, что бы ты ах-уехал, так что только переоденусь и прискачу обратно, как блоха. — Я протягиваю ему пса, заставляя взять его. — Ха! Блоха! Понял?
Я смеюсь, на что он рычит.
Отступив на несколько шагов, ухмыляюсь, наслаждаясь хмурыми морщинками, залегшими вокруг рта, а затем заставляю себя повернуться и неторопливо направиться к себе, чтобы переодеться.
9
Ривер
Риверу двенадцать лет
Бабушка включила проигрыватель. Какая-то группа под названием «The Flying Pickets». Сейчас звучит песня
Мы в мастерской. Бабушка у печи. Она ходит туда-сюда от печи к измельченному стеклу, которое использовала для создания вазы на заказ. В данный момент я ей не нужен, поэтому заканчиваю то, что мы сделали вчера.
Используя шлифовальный блок, полирую острые края на дне стеклянного шара. Это абажур в форме воздушного шара. В нем все оттенки синего: от светло-голубого до глубокого темного. Он для мамы. Синий — ее любимый цвет. Не то чтобы она могла оставить абажур в тюрьме. Но когда я делаю для нее вещи, то фотографирую их и приношу фото ей, потому что теперь навещаю ее каждый месяц после того, как бабушка ее убедила, что я должен с ней видеться.
Маме очень нравятся наши встречи и фотографии. Она говорит, что все фото висят у нее на стене. Говорит, что счастлива, что я выдуваю изделия из стекла вместе с бабушкой. Говорит, что гордится мной.
Я знаю, что это неправда.
Как она может мной гордиться?
Она попала в это место из-за меня.
Но когда она выйдет из тюрьмы, и мы снова будем вместе, я исправлю то, что натворил.
А до тех пор буду продолжать выдувать для нее всякие вещицы, делая ее счастливой единственным доступным мне способом.
Бросаю взгляд на полку, где лежат все вещи, что я для нее сделал. Их становится все больше.
За работой бабушка начинает подпевать. Певица из нее ужасная.
Закатываю глаза, но на моих губах появляется улыбка.
В мастерской раздается звонок, сообщая нам, что кто-то стоит у входной двери. Бабушка установила здесь дверной звонок, чтобы слышать, когда кто-то приходит, потому что часто проводит время в мастерской.
Мы оба. Мне нравится работать с ней.
Когда она впервые заставила меня начать ей помогать, я думал, что мне не понравится, но все получилось наоборот.
Из-за высокой температуры, требующейся для выдувания стекла, бабушка не позволяет мне выполнять работу самостоятельно, поэтому я занимаюсь тем, что дую, пока бабушка придает предметам форму. Но идея изделий исходит от меня, а бабушка помогает мне воплотить их в жизнь. Я делаю набросок, и показываю ей рисунок. Мне нравится рисовать. Но создавать — самое интересное. От стеклодува требуется сосредоточенность, а это значит, времени на мысли о том, как сильно я скучаю по маме, или почему она в тюрьме, или как сильно я ненавижу школу и свою жизнь, не остается.
— Я открою, — говорю я бабушке.
Аккуратно опускаю стеклянный шар и шлифовальный блок на верстак. Выйдя из мастерской, направляюсь в дом.
Проходя через гостиную, вижу сквозь матовое стекло, кто стоит у входной двери, и мой шаг замедляется.
Офицер полиции.
Сердце начинает бешено колотиться. Ладони становятся липкими.
Я сжимаю пальцы в кулаки и впиваюсь ногтями в ладони. Боль немного помогает.
Звонок раздается снова.
Офицер видит меня через стекло, так что прятаться некуда.