Рижский редут
Шрифт:
– Он опасался своих врагов!
– Вы шли в темноте и уже должны были выбраться на Известковую улицу, когда Жилинский схватил вас за руку, чтобы развернуть удобным для себя образом. Вы рванулись, и во мраке удар его ножа не был верен. Вы упали – а он умчался прочь! Ему нужно было, чтобы вы отдали Богу душу у самых дверей, ведущих к спасению! Разве не так?
– Это был не он! – отвечала Эмилия. – Это был другой, тот, кто стоял у выхода! Я шла первой!
– Кстати, и это возможно, – сказал я. – Паны галантны до чрезвычайности. Он действительно мог пропустить даму вперед.
– Этот удар предназначался ему! – вокликнула Эмилия.
– Коли так, куда ж он
Последние слова он произнес по-русски.
– Логично! – отвечал я. – А теперь бы выпытать у нее, где тот треклятый ход. Я сколько ни искал – найти не смог.
– Вот и спросите прямо, – посоветовал сержант. – Да намекните, что награда ей обещана за полное содействие, а коли вздумает что утаить, то пусть прощается с прекрасными мечтами!
Я не люблю говорить о деньгах. Я даже торговаться на рынке не в состоянии, мне кажется, что это чрезвычайно пошло. И пугать женщину тем, что она не получит обещанного вознаграждения, мне пришлось впервые в жизни.
Если бы не Бессмертный, я, кажется, вовеки у нее не выпытал бы, где эта проклятая дверца. Но он с таким злодейским прищуром глядел на меня, что я просто обязан был одержать победу над глупой, хитрой, жадной и одновременно упрямой дамой (по годам ей уж следовало быть дамой!).
Эмилия прекрасно понимала, что если мы не узнаем про этот ход сейчас и от нее, то установим наблюдение и отыщем его благодаря кому-то из постояльцев сторожа Фрица. Но ей хотелось узнать величину возможного вознаграждения и прибавить к нему еще немножко. Беседа у нас была достаточно нелепая – я ведь не знал, какими суммами располагает военная полиция для награждения свидетелей и делается ли это вообще, а врать не мог. Не помню подробностей, да и кто бы их запомнил? Но в конце концов Эмилия все объяснила, и я едва не хлопнул себя по лбу.
Я сто раз проходил мимо этой дверцы! Там был забор, отгораживавший угол закутка между «Лавровым венком» и соседним домом, обыкновенный дощатый забор. Я полагал, что таким образом соседи «Лаврового венка» обезопасили себя от пьянчужек, имеющих скверную привычку, выпив по шесть и более больших кружек пива, безобразничать у ближайшей стенки, прямо под окнами. Заодно получился и крошечный дворик, пригодный для хранения всякой рухляди. Похожий я видел на Большой Замковой, он имел хорошо коли два аршина в ширину. Так вот, три доски из десяти составляющих заборчик были калиткой. Снаружи не имелось никаких примет, но человек, желавший тайно попасть в театр, дожидался, когда поблизости не будет посторонних, просто с силой толкал эти доски – и калитка открывалась. Далее, правда, были некоторые сложности, но вполне преодолимые.
На
Пожелав ей скорейшего выздоровления, мы вышли.
– Действительно ли ей полагается вознаграждение? – спросил я. – За все ее пакости? Ведь она – виновница смерти Анхен! Да и неизвестно, не сыграла ли она роковой роли в романе Жилинского и Катрины Бюлов. О себе я уж молчу!
– Все так, но скромное вознаграждение она получит, – отвечал Бессмертный. – Почему? Потому, что поможет нам опознать неприятельских лазутчиков. Вы этого Жилинского видели? Нет? И я не видел. Луиза знала, что делает, когда, приведя ее к себе домой, стала поить опиумной настойкой. Если бы не это, Эмилия, поняв, что ее рана не слишком опасна, попросту сбежала бы. И мы потеряли бы ценного свидетеля.
Я остался недоволен ответом. Бессмертный, хотя и пришел мне на помощь, видел во мне отнюдь не человека, которому порядком досталось за последние недели. Я являлся способом решения алгебраического или даже, Боже упаси, тригонометрического уравнения! Я, по всей видимости, был ему безразличен. Он даже запамятовал, что счел меня отравленным, так увлекло его разгадывание загадок, связанных с Эмилией.
Он не воспринимал Анхен как милую женщину и уж подавно не держал в памяти ее золотых волос тонкими колечками, для него имя «Анхен» было равноценно слову «труп», а «труп» служил ступенькой, на которую следовало встать для решения задачки.
Позднее оказалось, что он действительно плохо понимает женщин с их странностями; для него главным грехом человечества было отсутствие логики, и я до сих пор удивляюсь, как это он обошелся без любимого слова, когда Эмилия изображала нам свою платоническую страсть к красавчику-поляку, едва не отправившему ее на тот свет.
– Но все же, – продолжал я, – хотелось бы мне догадаться, что именно желала рассказать Анхен в тот злополучный вечер…
– А тут гадать не надо. Попробуйте пустить в ход логику. Анхен вряд ли знала приятелей Жилинского хотя бы в лицо. Если бы она просто увидела его случайно на улице или на рынке, то отложила бы разговор с вами до примирения, в этих сведениях не было ничего спешного. Стало быть, она увидела Жилинского в обществе человека, которого знала, и это ее обеспокоило. И кто бы могла быть сия особа?
– Эмилия?
– Похоже на то. Не забудьте, что эта фрейлен старается себя выгородить. Анхен сознавала, насколько важно знакомство Эмилии с Жилинским для раскрытия преступления, поэтому она пренебрегла ссорой и отправилась вас искать. А Жилинский припугнул Эмилию тем, что Анхен расскажет частному приставу Вейде, как встретила их воркующими на манер двух Лафонтеновых голубков. Вот все и сложилось в цельную картинку.
Я вздохнул. Все это было очень печально.
– Оставайтесь здесь, – сказал Бессмертный. – Я обо всем договорюсь. Здесь вы хоть сможете утром умыться, как полагается воспитанному человеку.
– А разве мы не пойдем сейчас в театр?
– Нет, не пойдем. Почему? Потому, что нас всего двое. Мы можем спугнуть Жилинского и его дружка-француза, а изловить их не сможем. Да и они не настолько глупы, чтобы сидеть в театре безвыходно.
– Как же быть?
– Дождаться завтрашней ночи. Только и всего, Морозов.
– Вы полагаете, завтрашней ночью они оба непременно придут в театр? Откуда такая осведомленность?
– Я полагаю, что завтра вместе с нами будут друзья ваши, Вихрев и Сурков. Я отправлю им записку с казачьим бекетом.