Робеспьер
Шрифт:
Глава 9
Конец третьего сословия
Летом 1790 года в Париже отвечали две юбилейные даты. 17 июня исполнился ровно год с тех пор, как третье сословие Генеральных штатов дерзнуло провозгласить себя Национальным собранием. Буржуазия считала этот день своим. Его решили отпраздновать с блеском и шиком. Во втором этаже богатых апартаментов Пале-Рояля был дан банкет для избранных. Вокруг великолепно сервированного на двести персон стола разместились члены «Общества 1789 года» [5] и приглашенные. Тосты подобали случаю, а во время десерта дамы поднесли букеты роз и тюльпанов Сиейсу, Лафайету, Ле-Шапелье, Мирабо и Талейрану. Более других был почтен Байи, которому возложили на голову венок из цветов. Цветы, музыка, тонкие вина и женщины придавали особенное обаяние застольной беседе.
5
Так назывался клуб, основанный видными лидерами конституционалистов в апреле 1790 года.
После обильного обеда гости вышли на балконы понаслаждаться созерцанием «доброго народа» и подышать воздухом, напоенным вечерним ароматом садов. Кто-то стал развлекать толпу исполнением фривольной песенки, кто-то выступил с предложением увенчать Людовика XVI императорской короной. Было ли сделано это предложение спьяну? Трудно сказать…
А месяц спустя, 14 июля, Париж любовался новым зрелищем, совсем не похожим на праздник буржуазии, зрелищем, полным величия и силы, которое должно было заставить крупных собственников призадуматься. Празднование годовщины взятия Бастилии превратилось в грандиозную демонстрацию мощи революционного народа, могущества, которое не могли сковать никакие антидемократические акты буржуазной Ассамблеи. На этот Праздник федерации, как его называли, собрались делегаты из всех департаментов Франции. Трудовое население различных областей и провинций впервые встречалось в своей столице в день, который навеки должен был остаться днем народа. На улицах Парижа бретонцы обнимались с провансальцами, гасконцы приветствовали бургундцев, овернцы провозглашали тосты за здоровье жителей Иль-де-Франса. Многотысячные толпы нескончаемым потоком устремлялись к Марсову полю, где происходило главное торжество. Несмотря на плохую погоду, весь революционный Париж принял участие в своем празднике. Было организовано торжественное шествие федератов. На Марсовом поле воздвигли «алтарь отечества», около которого делегаты при восторженных криках полумиллионной массы зрителей приносили присягу на верность нации, закону и… королю! Да, королю. Иллюзии еще не рассеялись, буржуазия напрягала все силы для того, чтобы их сохранять. Здесь можно было увидеть и подобие трона с неизменными лилиями, и толстого разряженного монарха с кислым лицом, и его супругу, капризно надувшую губы, и всю хмурую придворную камарилью.
Что общего было у этих теней прошлого с народным праздником? С какой злобной радостью они залили бы его кровью всех этих поденщиков и мастеровых, перед которыми они вынуждены сейчас играть роль статистов! Но час не пробил. Народ ликовал, упиваясь своей мощью и силой, мэр, улыбаясь, приветствовал федератов. А народная кровь… Да, она прольется, прольется на этом же самом священном месте, во имя этого же толстого монарха, по приказанию этого же улыбающегося Байи, но не сегодня, а год спустя!..
Как-то во время одного заседания Ассамблеи председатель огласил записку, полученную от короля, в которой монарх извещал, что прибудет сегодня в Собрание, и просил, чтобы его приняли «без церемоний».
Со всех сторон раздались аплодисменты, и мужи Собрания выслали депутацию навстречу монарху. Чехол из фиолетового бархата, усеянного золотыми лилиями, срочно переделал в трон кресло председателя, который стоя ожидает августейшую персону. Наконец предшествуемый несколькими пажами и сопровождаемый министрами входит Людовик XVI, одетый в черный фрак. При виде его зал оглашается радостными криками. Все продолжают стоять в почтительной позе. Король произносит речь. В этой речи замаскированные жалобы и пожелания монарха искусно переплетались с комплиментами и реверансами в адрес Собрания. Король заранее обязуется защищать, поддерживать и сохранять конституционную свободу, принципы которой освящены волей всех и согласованы с его желанием… Он заверяет, что будет с детства подготовлять ум и сердце наследника престола к новому порядку вещей. После произнесения речи Людовик и сопровождающие его лица удаляются. Собрание, распираемое восторгом и верноподданническими чувствами, провожает их со слезами умиления. Будущий член Комитета общественного спасения Барер де Вьезак, обливаясь слезами, восклицает: «Ах, какой добрый король! Да ему следует воздвигнуть золотой, усыпанный алмазами трон!»
И законодатели не оставили этой реплики без внимания. Среди лицемерных восторгов, без обсуждений и дебатов Собрание вотировало «на содержание
Общественное мнение было возмущено этим новым актом попрания народных нужд. Один журналист с негодованием указывал, что оплата прихотей королевы будет стоить столько же, сколько обходится годовое содержание всего Собрания со всеми его комиссиями, комитетами и подкомитетами!
Но собственники не жалели народных денег, брошенных в фонды цивильного листа. Ибо они смотрели на трон, как на преграду, спасавшую их от выступлений демократии, ибо им нужен был король против народа, король буржуазии; а такого короля, если он будет послушным орудием в осуществлении их планов, не грех было и озолотить.
Слепцы! В своей ненависти к народу они забыли простую истину: как ни золоти прутья клетки, она все равно останется клеткой.
А король, королева, их близкие, осколки их двора, которым еще не удалось эмигрировать, — все они чувствовали себя в клетке. Было наивным надеяться, что Людовик XVI, с детства смотревший на себя как на помазанника божьего, окруженный духовной и светской знатью, блестящей и раболепной, монарх, усвоивший себе раз и навсегда гордую, презирающую все и всех мысль «государство — это я!», согласится стать королем буржуазии, королем без дворянства и духовенства, лишенным своего величия и своих прерогатив, обреченным на роль рычага в руках новой власти.
Король и королева никогда не думали серьезно о примирении с новым порядком вещей. Когда народ сорвал все попытки обратиться к силе, было решено проявить показную покорность и тайно вести переговоры с врагами революции. Для этого нужны были деньги — теперь их с избытком давал цивильный лист! Законодатели обеспечили монархии средства, чтобы она могла вести под них планомерный подкоп! Секретная агентура заработала. Одновременно двор составил план действий: было решено, что король и его семья тайно уедут из Парижа, отдадутся под покровительство контрреволюционного генерала Буйе, стоявшего со своими войсками близ границы, и затем с помощью иностранной интервенции разгромят силы революции и восстановят прежнюю абсолютную монархию.
Утром 21 июня 1791 года Париж был разбужен гудением набата и тремя пушечными выстрелами. Свершилось: птички улетели, золоченая клетка оказалась пустой.
В Учредительное собрание был доставлен запечатанный пакет. В нем оказался королевский манифест, в котором монарх разрывал завесу лицемерия и, не стесняясь в выражениях, предавал анафеме все деяния революции. Он указывал, что был лишен свободы с октября 1789 года и поэтому опротестовывает все утвержденные им акты, начиная с этого времени. Он жаловался на насильственные действия народа, на скудость цивильного листа (!!!), на всесилие клубов, на утеснения, чинимые духовенству. Он обращался к французам с призывом «не доверять внушениям бунтовщиков», а министрам запрещал «подписывать от его имени какие бы то ни было приказания впредь до получения последующих повелений».
Эта расписка в двуличии была прочтена при гробовом молчании депутатов. Вслед за тем Собрание объявило заседания непрерывными, постановило взять в свои руки высшую исполнительную власть, но одновременно заявило о намерении сохранить монархию. Несмотря на манифест короля, Ассамблея выпустила воззвание, в котором говорилось не о бегстве, а о «похищении» короля. Протестующий возглас депутата Редерера: «Это ложь! Он подло покинул свой пост!» — остался гласом вопиющего в пустыне.
Но народ реагировал на бегство короля иначе, чем Собрание.
Волнение и негодование охватили парижан. Обвиняли Лафайета и национальную гвардию, разбивали королевские бюсты, повсюду разыскивали оружие.
Клуб Кордельеров направил Учредительному собранию петицию, требующую немедленного уничтожения монархии. К петиции кордельеров присоединялись голоса многих прогрессивных журналистов.
«Заметили ли вы, — писал журналист Бонвиль, — какие братские чувства поднимаются в вас, когда раздается набат, когда бьют сбор и короли обратились в бегство? Не нужно больше ни королей, ни диктаторов, ни императоров, ни протекторов, ни регентов! Наш враг — это наш повелитель, говорю вам это ясным французским языком. Не надо Лафайета, не надо Орлеанского!» [6] .
6
Герцога Филиппа Орлеанского, двоюродного брата Людовика XVI, некоторая часть членов Собрания прочила в регенты или в короли в случае отречения Людовика.