Робинзонада Яшки Страмболя

Ряховский Борис Петрович

Через час я стоял на берегу Бутака. Мелкие перекаты, между ними длинные корыта с глинистым дном. Шныряют вертлявые ельцы. Я сбросил рюкзак, ботинки и полез в воду. Несколько раз погрузился с головой. Какое удовольствие залезть с головой в прохладную воду, лечь животом на дно и слушать, как позванивает в ушах!

К закату я должен быть в устье Жаман-Каргалы. Если Яшки там не окажется, переночую в тальниках, утром выйду на дорогу и с попутной машиной доберусь до Четвертого колена.

ОСТРОВ НА ЖАМАН-КАРГАЛЕ

Я продирался к воде сквозь густые тальники. В этом месте в Бутак впадала Жаман-Каргала. В ее устье

лежал низкий песчаный островок. Многих трудов стоило речушке намыть его.

Тальник был густ, попадалось много сушняка. Я продирался с великим шумом. Выбрался на берег. Берег галистый, галька хрустит под ногами. Я остановился, выбирая, как лучше перебраться на островок.

На середине островка над ровной зеленью тальников поднимался тополиный подрост. Что такое? Из густоты тальников донеслось козлиное: «Ме-е-е…» Я выбрал гальку покрупнее и зашвырнул ее на середину острова. Затем треск кустов. Блеяние внезапно оборвалось. Я услышал козлиный хрип и затихающий треск.

Чтобы переправиться на островок, надо перейти Бутак. Здесь река мелка — мне по пояс. Кажется, не глубок и рукав Каргалки. Я разделся и разулся. Подумав, ботинки и брюки взял с собой: тальники на островке густые — необутым поранишься.

Дно оказалось галистое, ступать колко. На самой быстрине я неожиданно ухнул по грудь в промоину и упустил брюки. Их подхватило течение.

— Куда? — заорал я брюкам и, выбираясь из промоины, ободрал о корягу ногу.

Царапина была от колена до щиколотки. Кое-как унял кровь, выловил штаны и выбрался на островок.

Если Яшка не хочет, чтобы его нашли, так мне его сроду не разыскать. Кто его знает, может, он сидит сейчас вон на том тополе и наблюдает за мной.

Только лежа на островке затерянной в степи речушки, я до конца понял, как переживает Яшка свою беду, если забрался бог знает куда, прячется от людей и сам не знает, как ему быть со своим горем.

Решил: осмотрю-ка островок. Яшку найти я не надеялся. Островок осмотрю просто так, для самоуспокоения. Не зря же сюда тащился! Я съел кусок зачерствевшего хлеба вприкуску с помидорами, напился из речки, натянул штаны, ботинки и двинулся в глубь островка. Я был здесь однажды прошлым летом с отцом и Яшкой. Мы шли с саком вверх по Бутаку и заночевали на этом островке. Люди здесь появлялись редко: делать тут ровным счетом нечего.

Островок вытянулся по устью Каргалки в форме пирожка. Я пошел по песчаной полоске вдоль берега и обогнул густое сплетение кустов, подступивших к воде. На каменистом выступе берега лежала опрокинутая вагонетка. Ее, должно быть, принесло в половодье с верховьев Бутака. Там прошлым летом заложили карьер: целинный совхоз строил кирпичный завод.

Я пересек остров, разделся, выкупался и прилег отдохнуть под жиденьким топольком. Перевернувшись на живот, я буквально носом ткнулся в след босой ноги. Следы уходили в воду. Поставил свою ступню в след. Человек примерно моих лет. Я оглядел противоположный берег. Там за полосой тальников начиналась степь. А это что? Непонятные борозды уходили в воду, будто кто-то упирался и его тащили волоком. Нашел несколько сухих козлиных горошков.

А козлиные горошки? Яшка коз боится! И зачем ему коза? Чтоб до конца убедить самого себя, я натянул ботинки, панамку и бросился прочесывать остров. Борозды уходили в глубь его, в самую гущу тальников, и там терялись.

Посреди островка стояли два тополя тесно друг к другу. Меж тополей темнело нагромождение тальника. Я подошел ближе. Шалаш! Шнурками от ботинок связаны нижние ветки тополей и верхушки ближних тальников. Шалаш был сделан бездарно, даже откровенно на кое-как. Я стал на четвереньки и заглянул внутрь его.

Все

ясно: здесь прячется от человечества Яшка Страмболя. Такой бездарный шалаш мог смастерить только Яшка. Он корчится в нем от холода, мокнет под дождем. Сделать себе шалаш как следует у него сроду терпения не хватит. Я нашел его компас — еще бы не узнать Яшкин компас! — майку и мятую тетрадку, на обложке которой было написано: «Дневник. Заведено 18 июля». Яшка с третьего класса едва ли не каждый месяц объявлял мне, что начинает вести дневник. Сколько он тетрадей перепортил! Тетрадка была измята на удивление. Видно, он таскал ее с собой.

Яшка удирал со всех ног. Он узнал мой голос, когда я, упустив в воду штаны, ободрал ногу о корягу и ругался во всю мочь.

Я открыл дневник Страмболя.

« 18 июля.Принял твердое решение: ухожу в степь, буду жить один. Никто мне не нужен. Ребята даже не здороваются со мной. Сегодня столкнулся с ними на улице. Димка ехал на кобыле. Все остановились, будто я мешаю им пройти. Шутя смотрел на меня, как на врага, а другие просто не замечали. Димка отвернулся. Шпаковский даже к моему мячу не захотел притронуться. Я следил за ними в щель забора, пока они не скрылись из виду.

19 июля.…Всему конец. Нет больше для меня жизни на 3-й Геологической! Все знают, что произошло. Из котлована меня выгнали. Меня все презирают. Все! Ухожу. Не надо мне никого.

Оставлю записку маме. Пусть не тревожится. Когда-нибудь я вернусь за ней. В степи я буду жить один, ловить рыбу и зайцев. Ничего, с голоду не умру. В крайнем случае стану питаться сусликами. За эти годы закалюсь, возмужаю и воспитаю себя. Изучу степь. Исхожу ее вдоль и поперек. Составлю подробнейшую геокарту. Ее можно по обнажениям составить. Все породы будут как на ладони у меня: здесь железная руда, здесь цинк. Только я один буду знать об этих богатствах. Буду жить в одиночестве, как Робинзон. Зимой сошью шубу из лисьих шкур. Все забудут обо мне. Димка, Шутя и Шпаковские, конечно, тоже. Только маме раз в году буду писать: «Жив, здоров. Твой сын». Подкрадусь ночью к дому и кину письмо в форточку. Ее запросто снаружи можно открыть гвоздем.

Однажды в степи остановит машину обросший человек в звериных шкурах. Молча подаст шоферу пакет. На пакете написано: «В управление геологоразведки». В управлении открывают пакет, смотрят на карту и не верят глазам: на ней указаны все породы, наклоны пластов, все месторождения. Вплоть до самого незначительного. Даже топографическая карта приложена.

«Что за чудак составил карту?» — говорит начальник, но вглядывается в карту пристальнее и замолкает.

Отправят несколько поисковых партий в указанные на карте места. И что же? Открытие за открытием. Прилетит комиссия из Москвы. Все газеты пишут: в районе Бутака открыты крупные месторождения нефти, цинка, меди, о которых до сих пор местные геологи даже не подозревали. Награждена группа поисковиков. Но чья же главная заслуга? Внимательно рассматривают карту. Внизу еле-еле виднеется скромная надпись: «Я. Чернов». Ага-а! Вот чья главная заслуга перед Родиной! Яков Чернов! Ему присуждается Ленинская премия. Якова Чернова ищут. Но товарищ Чернов исчез. Долгие поиски ни к чему не приводят. Все ясно: в одиночестве, голодая изо дня в день, в безлюдной степи, в суровых условиях товарищ Чернов погиб при новых изысканиях. И никто не смог подать ему руку помощи. В газетах портрет погибшего геолога в черной рамке и некролог. Вся страна осуждает Дмитрия Коршунова, Александра Пилипенко (по прозвищу Шутя), братьев Шпаковских и других. Это по их вине погиб талантливый геолог, с примерной самоотверженностью доказавший подвигом всей своей жизни…»