Роботы апокалипсиса
Шрифт:
Чаще всего машины их быстро сжирают.
Я надеваю на голову капюшон и позволяю черному пальто развеваться — так я надеюсь сбить с цели системы наведения роботов, особенно проклятых одноразовых турелей. Кстати, о роботах — нужно поскорее убраться с улицы. Я ныряю в полуразрушенное здание, направляясь туда, где сработала сигнализация.
После того как мы взорвали половину города, обычные домашние роботы не могут до нас добраться — они не в состоянии балансировать на обломках. Какое-то время мы были в безопасности — достаточно долго,
Потом появился новый ходун.
Мы называем его «богомолом». У него четыре ноги с множеством суставов, они длиннее телефонных столбов и сделаны из какого-то ячеистого углеволокна. Ноги похожи на перевернутые ледорубы — при каждом шаге они втыкаются в землю. Наверху, там где они соединяются, расположены две ручки, заканчивающиеся лезвиями. Эти руки-бритвы режут все — дерево, известку, кирпич. Робот весь сгибается и складывается, становясь размером с небольшой пикап, и в таком состоянии носится туда-сюда. Похож на богомола.
Ну, довольно-таки похож.
Пробираясь между столами на этаже какого-то офисного здания, я вдруг чувствую знакомые вибрации: на улице появилось что-то крупное. Я застываю на месте, затем сажусь на корточки и осторожно выглядываю в окно из-за отсыревшего стола. Мимо пролетает серая тень, больше ничего не видно.
На всякий случай я жду еще минуту.
Недалеко отсюда разыгрывается знакомая сцена: выживший нашел подозрительную груду камней, на которую машины никогда не обратили бы внимания. Рядом с камнями лежит веревка, и человек за нее потянул. То есть я знаю, что десять минут назад человек был жив. Предсказать, что произошло с тех пор, невозможно.
Я добираюсь до обрушившейся стены, переползаю через разбитые окна и обломки кирпичей, направляясь в сторону серой утренней зари. Прижавшись лицом к дыре, осматриваю улицу.
Наш знак на месте, стоит на крыльце через дорогу. Рядом с ним, опустив голову и обхватив колени руками, на корточках сидит человек и раскачивается — возможно, хочет согреться.
Знак действует, потому что машины не обращают внимания на природные объекты вроде камней и деревьев. Для роботов они в мертвой зоне. «Богомолы» сразу засекают неестественные штуки — слова, рисунки и даже такую фигню, как смайлики. Незакамуфлированная проволока не работает. Линии слишком прямые. Писать на стенах инструкции о том, как добраться до безопасного места — хороший способ избавиться от человека. Но кучу мусора машины не замечают — и пирамидки из камней тоже.
Я вылезаю из дыры и добираюсь до парня раньше, чем он успевает поднять голову.
— Эй, — шепчу я, пихая его локтем.
Он — заплаканный юный латиноамериканец, лет двадцать с небольшим — потрясенно смотрит на меня. Одному богу известно, что ему пришлось пережить, прежде чем он попал сюда.
— Все нормально, приятель, — успокаиваю я его. — Мы отведем тебя в безопасное место. Иди за мной.
Кивнув, он опирается на стену и встает. Одна рука у него замотана
— Ничего, приятель, скоро мы твоей рукой займемся.
Юноша слегка вздрагивает. Такой реакции я не ожидал. Странно, что люди стыдятся своих ран — как будто ты сам виноват в том, что у тебя не действует рука, нога или глаз. Но, конечно, быть раненым далеко не так стыдно, как быть мертвым.
Я веду парня через дорогу, обратно к разрушенному зданию. Когда окажемся внутри, «богомолы» нам будут не страшны. Мои люди в основном в тоннелях подземки, и главные входы туда заблокированы. Домой мы идем поверху, перебираясь от дома к дому.
— Как тебя зовут? — спрашиваю я.
Парень лишь опускает голову.
— Ладно. Следуй за мной.
Я ухожу в безопасную зону — внутрь разрушенного здания. Безымянный парнишка ковыляет за мной. Вместе мы проходим сквозь дома, перебираемся через горы обломков, ползем под наполовину обвалившимися стенами. Как только заходим достаточно далеко, я сворачиваю на более или менее безопасную улицу. Чем дальше, тем напряженнее становится молчание.
На пустой улице мне жутковато; парень плетется за мной, не говоря ни слова, и я понимаю, что его мертвые глаза меня пугают.
Сколько может пережить человек, прежде чем для него все утратит смысл? Выживание — это не жизнь. Цель в жизни нужна людям так же, как и воздух.
Слава богу, что у меня есть Доун.
Вспоминая ее карие глаза, я вдруг вижу в конце улицы покосившийся серо-зеленый телефонный столб. Он сгибается пополам, сдвигается с места, и я понимаю, что это нога. Если мы немедленно не уберемся отсюда, то через пол минуты умрем.
— Двигай внутрь, — шиплю я, толкая парнишку к разбитому окну.
В поле зрения появляется скрюченный «богомол». Его лишенная каких-либо внешних черт голова, похожая на пулю, быстро вращается, затем замирает. Длинные антенны дрожат. Машина прыгает вперед и галопом несется к нам: острые «лапы» проходят сквозь грязь и мостовую, словно гребной винт сквозь воду. Передние «лапы», покрытые бесчисленным множеством шипов, лежат на «животе», готовые к бою.
Парнишка тупо смотрит на машину.
Схватив малого за шиворот, я проталкиваю его в окно и прыгаю следом. Мы поднимаемся на ноги и мчим по заплесневевшему ковролину. Несколько секунд спустя на светлый прямоугольник позади нас падает огромная тень. Из проема вылезает рука с когтями и наносит удар, выдирая часть стены. К ней присоединяется вторая лапа. Вперед-назад, вперед-назад. Это похоже на торнадо.
К счастью для нас, здесь мы в безопасности. Я точно это знаю, ведь здание как следует выпотрошено. Фасад разрушен, но внутри можно пройти: мы, жители Нью-Йорка, знаем, что делаем. Я тащу парня к груде кирпичей, рядом с которой находится дыра, ведущая в соседнее здание.