Роботы и Империя
Шрифт:
– Мне очень жаль вас, – равнодушно сказала Глэдия. – Вы даже не можете повидаться со своей семьей.
Д. Ж. пожал плечами:
– Торговцы обычно не обременены семьей.
– Ну, тогда с подружкой.
– Она переживет. Наверное, даже легче, чем я.
Он задумчиво посмотрел на Глэдию.
– Даже не думайте, капитан, – спокойно сказала Глэдия.
Д. Ж. поднял брови.
– Я не могу запретить себе думать, но я ничего не сделаю, мадам.
– Как по-вашему, я надолго здесь? Серьезно.
– Это зависит от директората.
– Какого?
– Это наш пятисоставной исполнительный орган,
– Значит, если один из пяти решительный и сильный…
– …то он навязывает свою точку зрения остальным. Такое иной раз случается, но сейчас этого нет. Главный директор – Джиновус Пандарал. Неплохой человек, но нерешительный, а это иногда еще хуже. Я уговорил его позволить вашим роботам подняться с вами на сцену, и это оказалось плохой идеей. Теперь он злится на нас обоих.
– Почему это плохая идея? Люди были довольны.
– Слишком довольны, миледи. Мы хотели, чтобы вы стали нашей любимой космонитской героиней, но не собирались накалять общественное мнение: нам не нужна преждевременная война. Вы очень хорошо сказали о долгожительстве, вы заставили их ценить короткую жизнь, но затем вы заставили их аплодировать роботам, а этого мы не хотим. Поэтому мы не слишком одобряем реакцию публики на упоминание о родстве с космонитами.
– Вы не хотите преждевременной войны, но не хотите и преждевременного мира?
– Очень верно сказано, мадам.
– Чего же вы хотите?
– Мы хотим всю Галактику. Мы хотим заселить каждую пригодную для обитания планету и основать Галактическую империю. И мы не хотим вмешательства космонитов. Пусть остаются на своих планетах и живут, как им нравится, но вмешиваться они не должны.
– Но тогда вы запрете их в пятидесяти мирах, как мы много лет назад заперли вас на Земле. Та же старая несправедливость. Вы такой же скверный, как Бастервейн.
– Сейчас ситуация совсем иная. Землян изолировали, дабы подавить их стремление к экспансии. У космонитов такого стремления нет. Вы пошли по иному пути: долгожительство, роботы. Теперь у вас уже не пятьдесят миров: Солярия покинута, со временем это произойдет со всеми. Поселенцы не намерены толкать космонитов на путь вымирания. На каком, собственно, основании мы должны вмешиваться в чужие дела? Но ваша речь подстрекала к этому вмешательству.
– Я рада. Что же, по-вашему, я должна была сказать?
– Я вам говорил: мир, любовь… – и садитесь. Вы могли закончить меньше чем за минуту.
– Я не могу поверить, что вы рассчитывали на такую глупость с моей стороны, – сердито сказала Глэдия. – За кого вы меня принимаете?
– За того, кем вы себя считаете – за человека, который до смерти боится выступить. Откуда мы знали, что вы сумасшедшая, которая за полчаса сумеет убедить жителей Бейлимира громогласно приветствовать то, против чего они восставали всю жизнь? – Д. Ж. тяжело встал. – Но сейчас я тоже хочу
– А когда мы узнаем, что решили ваши директора насчет меня?
– Когда они решат. А это может случиться не так скоро. Спокойной ночи, мадам.
36
– Я сделал открытие, – бесстрастно сказал Жискар, – Я сделал его потому, что впервые за все время моего существования оказался перед тысячами человеческих существ. Будь это два столетия назад, я сделал бы свое открытие тогда. Если бы я не встретился с таким множеством людей, не было бы и открытия. Подумать только, как много важного я мог бы усвоить, но никогда не усвою только потому, что никогда не попаду в нужные условия. Я останусь в полном неведении, если обстоятельства не помогут мне, а на них я не могу рассчитывать.
– Я думаю, друг Жискар, – сказал Дэниел, – что леди Глэдия, с ее устоявшимся отношением к жизни, не могла бы с таким хладнокровием выступить перед многотысячной аудиторией. Я полагаю, что ты направил ее и обнаружил, что можешь это сделать без вреда для нее. Это и есть твое открытие?
– Друг Дэниел, я рискнул только ослабить некоторые нити торможения, ослабить лишь настолько, чтобы позволить ей сказать несколько слов и чтобы ее услышали.
– Но она сделала гораздо больше.
– После такого микроскопического вмешательства я обратился к множеству мозгов аудитории. Я никогда не экспериментировал с таким количеством людей, как и леди Глэдия, и был ошеломлен, как и она. Сначала я думал, что ничего не смогу сделать с обширной ментальной спаянностью, которая так и била в меня. Я чувствовал себя беспомощным. Затем я заметил слабое дружелюбие, любопытство, интерес – не могу выразить это словами, – цвет симпатии к леди Глэдии, Я воздействовал на это, и обнаружил, что цвет симпатии уплотняется. Я хотел добиться небольшой реакции в пользу леди Глэдии, которая подбодрила бы ее, а для меня сделала бы обязательным вмешательство в ее собственный мозг. Только это я и сделал. Я не знаю, сколькими нитями нужного цвета я управлял. Но немногими.
– И что дальше, друг Жискар?
– Я обнаружил, что начал нечто вроде автокатализа. Каждая нить, которую я тянул, тащила за собой ближайшую, а обе они тянули еще несколько. Больше я ничего не делал. Легкие движения, звуки, взгляды, казалось, одобряли то, что говорила леди Глэдия, и побуждали к этому других. Затем я обнаружил нечто еще более странное. Все эти маленькие знаки одобрения, которые я мог уловить лишь потому, что мозги были открыты мне, леди Глэдия тоже уловила, и торможение в ее мозгу пропало без моего вмешательства. Она стала говорить быстрее, откровеннее, и публика реагировала активнее, чем раньше, и тоже без моего вмешательства. Потом начались истерия, шторм, буря мысленного грома и молний такой интенсивности, что я закрыл свой мозг, иначе это могло бы перегрузить мои контуры. За все свое существование я никогда еще не сталкивался с подобным явлением, однако все это началось с незначительного изменения, внесенного мною в эту толпу, какое я раньше вносил в небольшую горстку людей. Я подозреваю, что эффект распространился на большую территорию, чем та, которая воспринимала мое внушение, поскольку прошел по гиперволне.