Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27-37
Шрифт:
Удружил Семён Ильич, милок разлюбезный. Ладно, он не виноват. И вообще – работа у неё такая.
Через час Татьяна Георгиевна зашла в послеродовую палату и застала молодую жёнушку олигарха в слезах. Это было, разумеется, не удивительно, учитывая обстоятельства.
– Он бросит меня! Из-за вас! – зло всхлипывая, прошипела в Мальцеву родильница и поморщилась от боли.
Заведующая лишь удивлённо приподняла бровь и занялась своими прямыми обязанностями – осматривать состояние послеоперационного шва. Повязка обильно промокла. Надо вызвать операционную –
– Это же и его дочь. – Понятно было, что речь шла о муже. – И она такая не из-за меня и, скорее всего, не только из-за вас. Аутосомно-рецессивный тип наследования предполагает встречу двух «слабеньких» генов – и только тогда они обретают силу. Не нервничайте. Вам вредно. Кровотечение может открыться. И вы ещё молодая. Обследуетесь и народите ещё кучу здоровых детишек. Эта патология диагностируется внутриутробно, и беременность можно прервать. Я не знаю частоту патологии и вероятность фенотипической реализации, но вам всё объяснят генетики…
– Его дочь, – саркастически усмехнулась молодая женщина. – Во-первых, он хотел сына! Потому что у него три дочерей от первой жены! Потому мне и пришлось прикидываться, что я вся такая на всю голову «естественница»! Знай он заранее, что у меня девочка – он бы на мне никогда не женился. Он на мне вообще женился только потому, что я забеременела и рассказывала ему, как я его люблю!
– А вы его не любите?
– Люблю. Сильных и богатых все любят. Только не признаются, – горько усмехнулась родильница. А теперь он меня бросит, потому что тёлочек, готовых нарожать ему детей – вагон и маленькая тележка. И куда я эту… уродку?! Куда я дену эту уродку?! На какие деньги я её буду растить?!
– Насколько я понимаю из контекста, ваша дочь вам не слишком дорога. Потому я вас наверное не расстрою, если скажу, что долго она не проживёт, несмотря на все таланты, способности и возможности курирующего её врача.
– Если бы вы мне не сделали кесарево – она бы умерла и никто бы ничего не узнал! Что вы там, ничего не видели на своём УЗИ?
– Даже если бы я делала УЗИ в специальном режиме, на другом – не портативном аппарате, то, заподозрив подобную патологию плода, я бы всё равно сделала кесарево в этой акушерской ситуации. Потому что кесарево сечение вам было выполнено по совокупным жизненным показаниям: и со стороны матери, и со стороны плода. Возможно, вы не в курсе, но если не прооперировать женщину с отслойкой, то умереть может не только ребёнок, но и сама женщина.
Мальцева удивлялась, с каким отстранённым спокойствием она проговаривала весь этот текст пациентке. Она никогда не была настолько эмоционально отстранена. Напротив – она всегда была очень вовлечена, и ничто не обходило её стороной. А тут, вдруг, вместо ожидаемого термоядерного коктейля из жалости, гнева, сочувствия, непонимания и неприятия – отстранённость. Ну, не совсем, конечно же… А так… Гораздо спокойней, чем обычно. Даже сарказм её не был так искренне, так болезненно – для неё самой, в первую очередь – ершист. С чего бы это вдруг? Что с ней случилось?
Женщина откинулась на подушку, лицо её скривилось от боли. По щекам обильно текли слёзы.
– Я пришлю вам операционную сестру, надо поменять повязку. И анестезистку. Вас
– Позвоните, пожалуйста, моей маме, – тихо попросила родильница. – У вас есть чем записать номер?
– Да, конечно, – Мальцева достала из кармана халата ручку и блокнот. – Диктуйте.
– Плюс три… Это Украина. У меня здесь никого нет, кроме мужа. А муж – он уже… Он уже не есть, а был. Сказал, что его адвокат привезёт мне бумаги на подпись. Я даже не знаю, куда мне идти из роддома. До него я снимала квартиру с девчонками на троих. Да и ту нам продюсер снимал. Я раньше пела в группе… – Название Татьяне Георгиевне ни о чём не сказало. Она не смотрела телевизор, не слушала радио, и дешёвенькая попса не входила в круг её интересов. Дорогая, впрочем, тоже. – А теперь… – Родильница снова судорожно всхлипнула.
– Диктуйте телефон. Я позвоню вашей матери немедленно, – снова достаточно спокойно (чему снова удивилась) прервала Татьяна Георгиевна.
Каждому по делам его, так? Может быть, и не так. Но беременность – точно не средство продвижения ближе к кормушке. Этой девице Мальцева сочувствовать не будет. Не потому, что жестокая. И не потому, что «бог велел». А потому что просто не будет.
Ельского она застала за фотографированием «ихтиоза арлекина» в разнообразных ракурсах. На лице его блуждала полублаженная улыбка учёного, получившего вкусную задачку.
– Тань, я её смогу вытянуть, эту девчушку. Блин, я её смогу вытянуть! Тьфу-тьфу-тьфу, но от меня она уйдёт в детскую больницу, а не в морг. Надпочечниками чую. Я задвинул мощную гидратацию, широкий антибактериальный спектр, даже противогрибковые. Под прикрытой печенью, разумеется. Подумываю сделать обменное переливание…
– Зачем?
– Интересно же. Я всё перерыл по ихтиозу арлекина, точных данных об обменном нет.
– Вова, очнись. Зачем ты её вытягиваешь? Это не лабораторная крыса, это живой человек. Ты сам в операционной говорил, что эта патология несовместима с жизнью. А эта девчонка ещё и никому не нужна.
– Да, уроды те ещё, – как всегда бесцветно-угрюмо сказал Ельский, не отрываясь от своих фотографически-лабораторных дел. – Родители её, в смысле. Папаша пришёл, глянул. Ни в обморок не упал, ни слезинки не проронил. Вообще ни одной живой эмоции не выдал. Ни аха-оха, ни матери-перематери. Прям моё поведенческое зеркало! – Владимир Сергеевич сухо хмыкнул в ответ на свою собственную шутку. – Предложил бабла, чтобы я плод его чресел усыпил. Так и сказал: «Усыпите». Я ответил, что в прайсе нашего заведения такой услуги нет, – Ельский снова сухо заухал.
– Господи, Вова! В каком мире мы живём! – Татьяна Георгиевна внезапно почувствовала головокружение. На ватных ногах дотопала до стола, за которым сидела детская медсестра, и жестом попросила уступить ей место. Та немедленно подскочила. Мальцева осела и почувствовала, что вот-вот потеряет сознание. Сквозь горячий шум в ушах она услыхала голос Ельского, искажённый помехами…
– В-ка-ком-жи-вём-дру-го-го-нет, – плавил пространство тугой, раскалённый, медленно плывущий бас Ельского. – В-ве-ну-ей-вве-ди-глю-козы-с-аскор —