Роддом. Сериал. Кадры 14–26
Шрифт:
– Классное шампанское, между прочим.
– Вот заодно и приобщусь! А откуда ты знаешь, что оно классное, если ты его вообще никогда не пьёшь?
– Пить не пью, а цену знаю.
– Да? Ну никто и не сомневался, что Панин – мужик щедрый. Кстати, почему ты не пьёшь шампанское? Я как-то внимания не обращал. Впрочем, кто и когда из нас шампанское пил на свои?.. Ну, вздрогнули, за здоровье новорождённой Варвары Паниной.
Друзья чокнулись и выпили.
– Вот уж не думала, что буду когда-нибудь поздним вечером пить с анестезиологом в ординаторской за здоровье Варвары Паниной.
– Всегда
– А у меня на него, Аркадий Петрович, совершенно парадоксальная реакция. Один бокал – и в голове фейерверки. Ровно как эта Ксюха становлюсь в мгновение ока. Тоже могу не помнить, куда и как попала. С кем и по каким подъездам и что пила.
– А Сэмэн знает?
– А как же!
– Так вот, значит, почему он вашему отделению шампанским не проставился. Поди, ящик водяры завтра притаранит. Ну что, между первой и второй колибри не пискнет?
– Святогорский, не гони коней! У меня, между прочим, ответственная роженица в изоляторе. Да и ты тут один на весь родильный дом. А ну как привезут что-то ургентное?
– Так я же шампусик! А ты следующую чашечку залпом не глуши. Растягивай. Мандарин-то крупный, хоть и засушенный.
Аркадий Петрович разлил, и друзья снова выпили. И снова – за здоровье новоявленной Варвары Паниной.
– Понимаешь, подаренное по конкретному случаю только за этот случай и надо употреблять! – извинился Святогорский.
– Водку тебе тоже Панин подогнал?
– Будешь смеяться – да. Сказал, чтобы я с тобой выпил сегодня. Немного! И выведал, на самом ли деле ты спала с интерном или всё придумала.
– Детский сад какой-то!
– Ну не зря же говорят: старый, что малый.
– А мне вчера, Аркадий Петрович, кто-то букет из двадцати одной белой розы подогнал. Прямо на дом. Вот они там сейчас и живут в одиночестве, в моей квартире. А я тут, роды у наркоманки принимаю. Романтика! Ну, давай за Варвару Панину!
– Момент! Я себе обновлю! Классная газировка, кстати, чисто «Буратино»! Сколько, говоришь, стоит?
– Я не говорила. Но стоит двести долларов бутылка.
– Бляха-муха! Лучше бы он деньгами подогнал. Хотя… «Буратину» за двести долларов бутылка я ещё не пил!
– «Буратино» не склоняется.
– Яйца курицу не учат, Татьяна Георгиевна. Я знаю правила.
– Да-да, ты у нас самый умный! – хихикнула Мальцева, прикладываясь к чашечке.
– Мы сейчас не об этом! – изобразил Святогорский Буркова из фильма всех времён и народов. – Мы о том, что я – выше правил!.. Так о чём мы?
– О том, что Панин подогнал тебе бутылку водки, чтобы ты выведал…
– Точно! Он же сказал мне, что тебя от шампанского рубит так, что в соседней койке надо ловить, и подогнал бутылку «Абсолюта». Я днём слегка причастился. Короче, выведываю у тебя, Татиана! Истину говори, спала с интерном?
– Ну, я бы не назвала всё с нами происходившее сном, но некоторое время мы спали, да. В обнимку, между прочим!
Татьяна Георгиевна страшно развеселилась. Развеселилась и даже расчувствовалась. Какой он всё-таки милый, этот Святогорский. И, между прочим, действительно самый умный. Ну, не считая доцента Матвеева. Но
– Не вздумай, Мальцева, меня соблазнять! – подозрительно посмотрел на неё Аркадий Петрович. – Мыслей таких даже в подсознании не имей. Ты роскошная баба. И будь у меня бабки на неразумные поступки вроде ящика жутко дорогущей газировки – я каждый день подгонял бы тебе по букету роз прямо на дом. Причём лично. Но я, признаюсь тебе честно, Танька, давным-давно предпочитаю бабам футбол. Не потому что я футболист, а потому что я – импотент. Все импотенты любят футбол. Так они сублимируют. Так что не вздумай, потому как не получится. И у тебя разовьётся комплекс неполноценности, хотя ты тут совершенно ни при чём! Это всё я.
– Тьфу ты, нужен ты мне сто лет! – расхохоталась Мальцева. – Можно я покурю в окошко?
– Да бога ради! Чтобы я старому другу не разрешил покурить в окошко? А о чём ты сейчас думала, а?
Татьяна Георгиевна открыла фрамугу, и в ординаторскую анестезиологов ворвался свежий морозный воздух. Это было очень кстати. Всё-таки две полные чашечки водки в желудок, где после утреннего плющенного овса с кусочками сухофруктов ничего и не было, это… Кстати, сколько в тех кофейных чашечках? Пятьдесят миллилитров? А если до краёв?
– Я, Аркаша, думала о том, что ты очень хороший. И Панин, если разобраться, тоже очень хороший…
– И ты, Татьяна Георгиевна, очень хорошая…
– Да уж, все мы хороши! – Мальцева глубоко затянулась.
– Да, мы все хорошие, но как-то так получается, что все мы – хороши! Те ещё…
Зазвонил внутренний телефон.
– Общество хорошистов слушает! – прогудел в трубку Святогорский. – Татьяна Георгиевна, вас!
– Татьяна Георгиевна! – заголосила в ухо Вера Антоновна. – Измучила нас всех тут эта Егорова. Матом ругается так, что дед мой покойный, царствие ему небесное, в гробу от зависти ворочается, а он, прости его господи, вертухаем в зоне был. Орёт как оглашенная. Динамики никакой. Схватки то потухнут, то погаснут. Может, окситоцинчику ей подключить?
– Да погоди ты! Чуть больше часа прошло, а она уже со своим окситоцинчиком. Вы её отмыли?
– Мыла ей дали, воду включили. Что её, из шланга обдавать? Ой, попомните моё слово, Татьяна Георгиевна, измотает она всех слабостью родовой деятельности, а закончится всё операционной. Потому что и сама она измотается.
– Типун тебе на язык, Вера! Что ты вечно волну гонишь?!
– Да чувствую я…
– А ты не чувствуй. Ты исполняй. Как три фона проколем, так и думать будем. Ясно?
– Ясно! – вздохнула Вера Антоновна. Эта удивительная дама умела так вздыхать, что всем и всё сразу становилось предельно ясно. Вот сейчас Татьяне Георгиевне стало понятно, что эта пьеска в один вздох, означает не иначе как: «И не говорите потом, что я не предупреждала!»