Роддом. Сериал. Кадры 14–26
Шрифт:
– Учебник, я смотрю, вы знаете, Александр Вячеславович, – ехидно хмыкнула Марго, покосившись на Мальцеву, уже помытую и накрывающую стерильной салфеткой наружные половые органы роженицы. – Но с какого вас понесло про чисто ягодичные, если у нас какое?..
– Ножное, – коротко ответил интерн. – И нам сейчас надо, чтобы плод, что называется, присел на корточки. И перешёл в смешанное ягодичное.
– А вот это верно, Александр Вячеславович. Женщины вообще любят краткие и точные формулировки, – многозначительно резюмировала Марго. И, закрыв кран локотком, скомандовала: – Мойтесь! У вас правая рука поздоровей, чем у Татьяны Георгиевны. Пособие она будет оказывать сама, потому как неонатолог придёт заранее и будет неусыпно бдить прямо в процесс. Но посоучаствовать заведующая вам, полагаю, позволит. И чтобы вы знали на будущее: Цовьянов – врачебная манипуляция.
Первые пару потуг Мальцева сама «ладонной поверхностью правой руки противодействовала преждевременному выпадению ножек из влагалища, в результате чего ножное предлежание переходит в смешанное ягодичное, происходит сильное раздражение тазового сплетения, в результате чего усиливаются схватки и потуги». А проще говоря – рукой удерживала выпячивающуюся промежность. Через некоторое время она предложила то же самое сделать Александру Вячеславовичу, сопроводив несколько насмешливой ремаркой:
– Не думайте, что это так просто. Это будет неожиданно сильно. Но и не переборщите. Это женщина и ребёнок, а не снаряд в люльке. Акушерство, Александр Вячеславович, очень тактильно-интуитивная специальность. Нужно не только знать, но и чувствовать. Важно ещё следить за признаками полного открытия маточного зева. Потому что при полном открытии нам следует прекратить противодействие руки и начать оказывать пособие по Цовьянову. Так что как только вам покажется, что выпячивание промежности настолько сильное, что вы не можете – не потому что слабы, а потому что уже не нужно! – ему сопротивляться, то вы посмотрите куда?
– Посмотрю, зияет ли заднепроходное отверстие. И на состояние контракционного кольца.
– Вот и славно.
Дальше работали молча. Денисов действительно был несколько удивлён той неожиданной силой, с которой во время потуг упиралось ему в ладонь то, что под салфеткой… Надо же, такое крошечное, а какая мощь! С одной стороны матка по голове лупит, с другой – какой-то дядька вылезти не даёт…
– Вы будете хорошим акушером-гинекологом, – сказала ему Мальцева, когда плод мужского пола, доношенный, весом 3400, длиной 51 сантиметр родился с оценкой по Апгар 8–8 баллов. – В вас нет трусости, но есть разумная опаска. И есть тактильная чувствительность без склонности к гипертрофированной интерпретации. Это нечастые сочетания.
– Ну, пособие-то оказывали вы, Татьяна Георгиевна, – неожиданно зарделся этот, в принципе, взрослый уже мужчина двадцати пяти лет.
– А я и не говорю, что вы ещё что-то умеете. Я лишь говорю, что в вас нет трусости и есть чувствительность! – неожиданно зло бросила Татьяна Георгиевна, поймав мрачно-насмешливый взгляд Ельского, коршуном бросившегося осматривать младенца прямо на животе у счастливой матери. – Маргарита Андреевна, пусть интерн плаценту родит, пути осмотрит и разрывы ушьёт. Под вашим, разумеется, контролем и наблюдением! Я сейчас буду.
– Курить и без компании? – скрипуче уточнил Ельский. Скрипучесть в его случае означало некоторую шутливость.
– Поссать, Вова. В туалет я в основном без компании хожу!
Вот чего завелась, а? Зачем грубой была? Выдыхая дым в подвальный воздух, Татьяна Георгиевна затяжке к третьей уже вовсю сама с собой хохотала, вспоминая, как она помочилась в вазон Линькова. Финал, помнится, был при полном аншлаге. История эта Ельскому, разумеется, известна. Так что его скрип в ответ на её отнюдь не блестящую заключительную реплику, вполне объясним. Хорошие были времена. В хрусталь мочилась. Матвей был жив… Не грусти, Татьяна Георгиевна. Жизнь – она такая. Именно такая и никакая другая. Но всё-таки немного несправедливо, что Денисов так молод. Несправедливо, обидно и смешно. Вот как она может всерьёз размышлять о парне, который дарит плюшевых мишек даме окончательно бальзаковского возраста? Как она может хотеть быть в постели с тем, кого она учила держать руку на женской промежности? Смех, да и только! Прав Ельский, сумевший всё это передать без слов своим фирменным скрипом. Спасибо за ушат холодной воды, Владимир Сергеевич. У вас самого, что правда, жёнушка – молодуха. Но зрелый мужчина и молоденькая девушка это не так нелепо, как наоборот, не правда ли? Зрелость рядом с юностью – это когда вариант нормы, а когда и вариация ненормальности. Смотря как буквы «мэ» и «жо» расположить.
В два часа ночи её вызвали в патологию. Потому что Мальцева Татьяна Георгиевна сегодня была ответственным дежурным врачом.
Беременная с сахарным диабетом под покровом темноты сожрала целый торт.
Вернувшись на первый этаж, Татьяна Георгиевна заглянула в родильный зал. Интерн сидел за столом и что-то читал.
– Александр Вячеславович, – чуть громче шёпота обратилась к нему Мальцева, – не хотите выпить по глоточку абсента у меня в кабинете?
Кадр двадцать пятый
Морфин, сигара, два чемодана
На пятиминутке всё было на редкость прекрасно и даже Ельский надменно кинул со своих имеющих право на суд над акушерами неонатологических небес:
– Несмотря на оказание пособия по Цовьянову, у ягодичного новорождённого нет никакой неврологической симптоматики. Что странно и даже подозрительно. Понаблюдаем ещё…
– Чего он гад-то такой? – шепнул на ухо Мальцевой рядом сидящий Родин.
– Да ты что! Такой доклад от Ельского – это практически похвала, все умерли от зависти. А что гад – таким уж уродился.
Панин постучал по столу ручкой. Дятел, блин!
После утренней врачебной конференции Татьяна Георгиевна тут же отправилась на обход. В принципе вменяемые заведующие устраивают полный обход два раза в неделю максимум. Но когда Мальцева приняла бразды правления обсервацией в свои руки, отделение было в таком запущенном состоянии, что она ввела моду ежедневных обходов заведующей, да так до сих пор и не могла с него соскочить. Вот зачем? Об ответственных женщинах докладывают с утра дважды: на пятиминутке в отделении – акушерки и ещё раз в конференц-зале – врачи. Если что – к тебе тут же бегут с донесением. Но нет! Ходит и ходит, как заведённая… Обхаживает! Ещё и Маргариту Андреевну за собой тягает. Та, впрочем, не сопротивляется. Так и шастают, как барин с управляющим по имению. Чтобы ни одно гнилое яблочко даром не пропало. Чтобы ни одна крепостная девка на завалинке семечки в рабочий полдень не лузгала. Такие бы усилия да на собственную жизнь!.. А это что? Это и есть собственная жизнь. Другой не дано.
На первом этаже всё было в порядке. Не считая нытья «старой калоши», в одиночку вынужденной тянуть «непосильный груз» написания историй, пока её товарка на больничном, а Наезжин по распоряжению профессора на конференции. Но в первой же палате второго этажа, там, куда была переведена вчерашняя «тазовая», глазам всей свиты и, в первую очередь Татьяны Георгиевны, предстало странное: над детской кроваткой было устроено нечто вроде палантина из мужских брюк, сам новорождённый лежал на постели родильницы, завёрнутый в несвежие мужские трусы и такую же майку, а женщина выкрикивала над ним что-то вроде «Вася! Петя! Саша! Женя! Коля! Алёша!..»
– Доброе утро! Что здесь происходит?
– Ой, доброе утро, Татьяна Георгиевна! Доброе утро, Маргарита Андреевна! Доброе утро, Александр Вячеславович! Доброе утро все! – любезно залопотала родильница. – Вы разве не знаете, Татьяночка Георгиевна, что для ребёнка нет лучшей защиты от сглаза и порчи, как оказаться завёрнутым в отцовское ношеное белье? К тому же считается, что это гарантия крепкой любви между отцом и сыном!
– Кем считается? – опешила Мальцева.
– Нашими бабками считается. Считалось… Я ходила на занятия для беременных – недорого, полторы тысячи рублей за занятие, всего пять занятий. Так там нам читали и такой курс: «Бабушкин опыт подготовки к родам. Экзотика старины».