Родео Лиды Карякиной
Шрифт:
— Ты только подумай, — не отставала Юлия Михайловна, — какие условия для вас, ребят, созданы! Светлые классы, спортзалы, все сыты, одеты. Как тут не учиться! Да разве мы в наше время так жили! — Тут Юлия Михайловна отхлебнула из своей большой кружки молока, закусила кусочком бисквита и старательно вытерла бумажной салфеткой рот. — Мы голодные и босые в школу бегали. Мы…
— Ну, положим, босиком-то все-таки не ходили, — вмешалась мама.
— Да что вы, ей-богу… Если уж тапки брезентовые за обувь считать… — Юлия Михайловна повернулась к Лидке и снова впала в поучительно-торжественный
— А она обязана? — Лидка хмуро кивнула в сторону матери.
Та молча и скорбно сидела в углу. Чашка остывшего чая стояла на краешке стола.
— А? Чего обязана? — переспрашивала Юлия Михайловна.
— Вкалывать обязана? Всю жизнь вкалывать, значит, а я учиться буду. За чужой-то счет…
Лидка стояла, прислонившись к дверному косяку, смотрела мрачновато, исподлобья.
— Разве мать чужая тебе? — повысила голос Юлия Михайловна. — Ты не должна так обижать мать, запомни это!
— Ну, мам, я пошла. — Лидка резким кивком попрощалась со всеми, вышла.
Я догнал ее у самых дверей.
— Ты что, и вправду из школы уходишь?
— Ну и что? Если даже и ухожу, так что?
— Да так… Как-то это бессмысленно получается…
Карякина слушать не стала, выскочила, хлопнув дверью перед самым моим носом.
Я ушел в свою комнату, принялся за уроки. Но почему-то все время думал о Лидке. Задумался и о жизни вообще. Если присмотреться к жизни, замечаешь, какая она у всех разная. И люди разные, и судьбы их, и даже внешний вид. Резко друг от друга отличаются. А когда-то тоже в классах сидели и были, как мы, школьниками… И еще подумалось мне, что сейчас, в восьмом, и наступил тот самый момент, когда каждый начинает сворачивать на свою собственную дорожку. Вот она, развилка, мы уже добрались до нее. Теперь начнем разбредаться, кто раньше, а кто чуть позже. Разница невелика. Потом когда-нибудь встретимся и, чего доброго, даже не узнаем друг друга… Как-то раньше об этом я не думал, тем более что мой-то путь ясен: наверное, буду инженером, как отец и мать. Это главное…
Меня позвали ужинать. На кухне ситуация изменилась. Теперь Юлия Михайловна почему-то уговаривала тетю Аню, что Лидке просто необходимо устроиться на работу.
— Девочка молодая, — пела Юлия Михайловна, — ей и одеться хочется, и погулять. Ее тоже понять надо… Ну, поучилась, и довольно. Я, бывало, тоже науки терпеть не могла. И сейчас-то как раскрою книгу, так и засну…
— Да что вы, Юлия Михайловна. — Тетя Аня вытащила из кармана платочек, приложила к глазам. Нос у нее был распухший.
— Как это вы говорите, Юлия Михайловна, — вмешалась мама. — Вот если бы ваша дочь…
— Моя дочь, слава богу, замужем. И удачно: муж — завгар, сейчас вот в трехкомнатную переезжают… Я считаю, расстраиваться незачем, все к лучшему. Ну, поработает девочка, что тут такого. Каждому свое. Может, сын образованным станет. Мой вам совет, Аня, надейтесь на сына, раз уж так получилось…
Юлия Михайловна только что закончила массаж лица и теперь промакивала кожу бумажкой салфеткой: скомкала салфетку, нагнулась к маленькому зеркальцу на столе, оттянула пальцами левое веко.
— Опять ячмень. Досада какая! Простудилась, что ли?
Моя мать торопливо чистила картошку — готовила на завтра обед. На сковородке что-то шипело.
— Да некогда, Юлия Михайловна. И потом, у меня костюма нет.
— Костюмчик чудный я себе выбрала, — оживилась Юлия Михайловна. — С полосочкой тут и вот тут, просто прелесть! Пошли мы вчера, месткомовцы, и купили себе по костюму. Я примерила — как хорошо! Нам пять костюмов положено в год, ну, как раз нас четверо. Расписались и разобрали по домам. Один на всякий случай, про запас…
— Значит, казенные костюмы? — удивилась мама. — А вдруг порвете? Как же тогда?.. И ведь костюмы-то на всех?
Юлия Михайловна выдвинула ящик стола, забросила туда зеркальце и тюбик с кремом.
— Порвем — спишем. Списываем все равно каждый год. И что значит — на всех? Мы ведь тоже сотрудники. Расписались и получили в личное пользование. — Она хихикнула. — Фаина Петровна, старшая наша, толстая, как домна. Размера такого не было, так она для племянницы взяла…
— Это же нельзя, ведь нечестно, — высказался я.
— Допил? Уходи, не мешай, — распорядилась мама.
— Почему нечестно? — спокойно возразила Юлия Михайловна. — Для сотрудников — стало быть, для нас. Да еще и покупаем, заботимся. Мы общественники. А без нас никому и дела нет. Всю работу на нас взвалили…
— Ну, я пошла. — Тетя Аня встала, забрала свой медицинский чемоданчик. — Так это был последний укол, Юлия Михайловна. Десятый. Ваш курс закончен, завтра зайдите, покажитесь врачу. Мне кажется, вам назначат вливание алоэ.
— Вызову на дом, — решила Юлия Михайловна.
— Что вы, это нельзя, терапевт наш занят по горло, сорок вызовов на день. Вы же не температурите…
— Пустяки, — отмахнулась Юлия Михайловна. — В конце концов, у меня давление. Не сидеть же там в очереди.
— У нас процедурная пропускает быстро, запишитесь только к терапевту.
Лицо Юлии Михайловны как будто окаменело. Широкое, чуть раскосое, с выпяченным подбородком, неумолимое лицо.
— Да что вы мне там говорите! — вспылила она. — Человек больной, с давлением, и на дому обслуживать не хотят! Это же безобразие! Посмотрите, она обращалась к маме, — что такое творится! Вот бы Танечку Тэсс бы сюда! Материал для фельетона первый сорт! Написать ей, что ли?
Я даже фыркнул: имя известной журналистки она называет запросто, будто та приходится ей ближайшей родственницей…
— Какой же тут материал? Тетя Аня права, — не выдержал я, — терапевт наш, ясно, перегружен. Микрорайон большой.
— Сережа, иди в комнату, — сухо сказала мама. — Принимайся за уроки!
Я вышел вместе с тетей Аней, проводил ее до двери и подал пальто. Пальто она набросила на плечи — квартира-то рядом. В руке чемоданчик со шприцами, в другой руке — увесистая сумка, на которой торчат буханка хлеба и тяжелая бутыль с подсолнечным маслом. Брикеты пельменей, маргарина, еще что-то там — словом, набито битком, с полпуда наберется. И как она только тянет, такая маленькая, невзрачная — не пойму. В дверях она задержалась, зашептала жалостно: