Родичи

Липскеров Дмитрий Михайлович

Он донырнул до самого дна и плавал вдоль него, пока кислород в расправившихся легких не закончился.

Медведь всплывал медленно, с наслаждением… Глупая нерпа проплыла совсем рядом, но он лениво царапнул ее по животу, так, для игры лишь, даже кожу не поранил…

Он всплыл и услышал материнский голос. Мать негромко ревела, торопя его к напружиненному соску. Он выбрался из полыньи и затрусил к родному теплу…

Медведь лежал посреди бескрайних песков. На морде его было написано несказанное блаженство, а язык облизывал

раскаленный песок…

Он умирал, потеряв сознание, и последние грезы вернули его в детство…

Вероятно, что-то там, в детстве, произошло. Наверное, он по привычке сильно куснул мать за сосок, и она отвесила детенышу оплеуху. Медведь отпрыгнул в сторону, заигрывая с ней, но что-то подломилось под ним, совсем не лед. Затрещало переломанным деревом.

Почти мертвый зверь рухнул с пятиметровой высоты. Он уже не мог чувствовать боли, да и мираж детства исчез, растворился в перегретом мозгу…

Упал медведь в почти пересохший колодец, кем-то замаскированный.

Его голова, треснувшаяся о камни, откинулась и попала ровно под прохладную водяную струйку, как будто из самоварчика текло… Еще бессознанным он стал пить, и вновь вернулись картинки детства – жирное-прежирное молоко напряженной струйкой щекочет ему небо…

Он выпил литров сто…

А потом блевал. Сначала водой, смешанной с кровавыми останками падалыцика, затем исторгал свои внутренности.

А потом опять пил и снова блевал…

В колодце было прохладно, а ночью даже холодно. Сквозь пролом медведь смотрел на луну, но ему не свойственно было выть, а потому он и не выл.

И ни о чем не думал.

Медведь был затравлен.

Он не мог выбраться из колодца, потому что глубина его была около пяти метров, а рост зверя около трех. Да он особенно и не рвался наверх. Лучше умереть от голода, нежели от жажды…

Ему далее удалось поймать ящерицу, которая скользила по влажным камням к солнцу. Он попросту слизнул ее со стены.

На исходе третьего дня медведь вспомнил вертолет и выстрел. Особенно выстрел ему вспомнился…

А потом началась песчаная буря, которая продолжалась неделю. Колодец постепенно заваливало песком, но медведь время от времени откапывал водяную струйку и пил. А потом колодец завалило наполовину, и он не смог отрыть родник. Зато у него получилось выбраться на свободу.

Это было ночью, а утром он увидел людей…

– Пойдешь туда! – указал Бердан, вытащив сухую руку из варежки. – Через пролив Ивана Иваныча, однако.

– Беринга? – уточнил Ягердышка.

– Его…

Они стояли лицами к восходящему светилу, жмуря и без того узкие глаза-щели.

– Там – Америка! – величественно, как первооткрыватель, сообщил старик.

– Дойдешь ли, не знаю… Поди, не дотянешь, в полынью провалишься, и сожрет тебя щокур.

– Не боись! – улыбнулся Ягердышка, сдерживая собачью упряжку. – Не сожрет, поди!

– Сожрет! А я поймаю щокура этого, пожарю и съем!

Старик

жевал смолу, поплевывал на снег и казался довольным.

– Каннибал, – заулыбался Ягердышка. – В ад пойдешь. Там тебя Кола дожидается!

– Хочешь смолы? – поинтересовался Бердан.

– Давай, – обрадовался чукча.

– А вот фига тебе! – Старик уставил сухой кулачок прямо в физиономию Ягердышки. – Фига на рыбьем жире!.. Он меня в ад, а я ему смолу!

– Да в аду столько смолы! – не понимал чукча. – Сколько хочешь!.. А ты кусочка жалеешь! Купаться в смоле станешь!

– Правда? – недоверчиво покосился эскимос.

– Истинная, – ответил Ягердышка и перекрестился.

– А чем плох ад тогда, если в нем смолы так много?

– Этого я тебе не могу сказать, пока кусочек не дашь!

– Не дам! – железно рек Бердан. – Пока не скажешь.

– Ну ладно, – сжалился чукча. – Так и быть, скажу… В аду так много смолы, сколько хочешь! – парень развел руками. – Только кипящая она, и тебя в ней варить будут!

– Тьфу! – разозлился Бердан. – Чтоб ты провалился!

– Не дашь пожевать?

– Ы-ы-ы-ы… – услышал Ягердышка в ответ.

– Тогда я поехал!

Он дал собакам команду, и они, напрягшись воедино, сдернули нарты, на которых был укреплен чукчин каяк и припас еды.

– Ы-ы-ы-ы… – доносилось из-за спины, слабея…

Ягердышка прокатил уже метров двести, когда вдруг остановил нарты и оглянулся.

Старик стоял на берегу и смотрел вслед…

И тут что-то не выдержало в Ягердышкиных внутренностях, что-то сжалось… Он бросил нарты и со всех ног бросился обратно к старику.

Бердан стоял и плакал.

Чукча ткнулся всем лицом ему в плечо.

– Не хочу в ад, – прошептал эскимос. – Не хочу в смолу!

– Я буду скучать по тебе, дед! – признался Ягердышка. – Ты тоже вспоминай меня. Пожалуйста!.. – Из его глаз брызнуло морем.

– Ы-ы-ы-ы… А правда, Иисус был?

– Правда. Он и сейчас есть. Это Бог наш, Бердан. Он видит нас… Ты молись ему, и простит Он…

Ягердышка оторвался от старика и пошагал к нартам.

– Эй! – крикнул старик. – Подожди, однако!

Он смешно побежал за Ягердышкой, отрывая ноги от земли лишь на сантиметр. Зашаркал.

– Подожди! – Догнал. – Куда спешишь? – Подышал. – На-ка вот… – И вытащил изо рта кусок смолы. – Пожуй на дорожку…

Сухими пальцами он засунул жвачку в чукчин рот, еле сдержал слезный порыв, развернулся и пошел обратно. Ягердышке показалось, что старик постарел, отдав черный кусочек, как будто от сердца отщипнул. Чукча стоял с приоткрытым ртом и ронял крупные слезы.

Бердан шел к стойбищу сгорбленный, еле волоча ноги. На секунду он остановился и, не оборачиваясь, перекрестился слева направо, затем скрылся за ледяным торосом. А Ягердышка вернулся к нартам и заскользил под веселый лай собак к неведомому берегу под названием Америка.