Родичи

Липскеров Дмитрий Михайлович

Уже совсем рассвело, когда генеральская машина въехала во двор Боткинской больницы. Ее занесло возле приемного покоя, но водитель справился и уже ппавно подкатил к хирургическому.

Мужчины поднялись на третий этаж, где располагапись операционные и реанимационные блоки.

– Куда?!! – грозно надвинулся на пришлых молоденький врач с белобрысой челкой, но, уткнувшись физиономией в удостоверение с гербами, ретировался к стене.

– Пациент, которого привезли два часа назад с проникающим ранением сердца, жив?

– Вроде

жив, – неуверенно отозвался врач.

– Где он?

– Его Боткин оперирует.

– Как идти?

– Халаты наденьте! – попросил молоденький врач, потрогав челочку.

Накинув на плечи зеленые хирургические халаты и натянув на ноги такого же цвета бахилы, господа Бойко и Ахметзянов проследовали в операционную номер пять, где на хромированном столе возлежало тело студента с раскрытой грудной клеткой!

– У него сердце справа! – весело сообщил хирург Никифор Боткин, заметив вошедших. – Редчайший случай. Я его влево перенес! Впервые в мире, заметьте!..

Вокруг стола стояли зрителями еще несколько человек и с неподдельным восхищением глядели на руки хирурга, которые работали словно на убыстренной кинопленке. Что-то сшивали, резали, перемыкали, зажимали… В общем, руки жили отдельно от Никифора, и зрители шептали в уши друг другу: «Гениален, конгениален!»

– Посмотрите на его легкие! – хохотал через марлевую повязку Боткин. – Ну разве это человеческие легкие? Посмотрите, какие огромные! Лошадиные, я бы сказал, или медвежьи, в конце концов!

Бойко вспомнил, как маленький чукча рассказывал ему о медвежонке по имени Аляска.

– А сердце-то бьется! – возвестил хирург. – И бьется слева!

– Ты, Никифор, – гений! – воскликнул Ахметзянов.

Боткин обернулся и встретился глазами с патологоанатомом.

– И ты здесь, беглый!

Прозектор кивнул, утирая слезы.

– На сей раз он тебе не достанется! – сообщил промакивая кровь, Никифор.

– Будет жить? – поинтересовался генерал.

– А как же!

– Во, бля, дает! – не выдержал Бойко. – После такого ранения!..

Тут он случайно опустил голову и увидел эрекцию выпирающую из-под халата Боткина. И здесь понял, как она, сексуальная энергия, перекачивается в творческую…

«А я кто? – задался вопросом Бойко. – Вокруг гении, а я-то кто?.. Что в жизни сделал? Чем удивил? Понял ли суть вещей? Пришел ли к Богу?..» На все вопросы, заданные себе самому, генерал мужественно ответил – нет!

Еще шесть часов длилась операция, а Боткин, казалось, не уставал ни капельки, временами восторгаясь:

– А заживает на нем как на собаке! Практически чудо какое-то!..

А потом студента Михайлова перевезли в палату реанимации, где он через три часа открыл глаза, и Ахметзянов, солдат, афганец, заплакал навстречу голубому сиянию.

– Голубчик вы мой! – восклицал он. – Спартачок!..

А генерал куда-то исчез, вероятно, по служебным надобностям…

Вера ждала его

двое суток, а потом решилась и пошла в театр. На вопросительный взгляд Степаныча ответила:

– Я – жена его!

Степаныч трагически опустил голову:

– Почти вдова, – и добавил: – Вдова господина А. Красиво!..

Она чуть с ума не сошла. Побледнела, кровь отхлыла от кожи, ноги подкосились.

Степаныч комментировал:

– А прибили нашу звезду-шмизду! Говорят, фонарным столбом по голове два часа дубасили! Растением стал. Сердце бьется пока, а голова в лепешку!

Медленно, по стеночке, Вера сползала к полу. Она даже увидела таракана, бегущего к мусорному ведру. Таракан был столь велик и реален, что стал для девушки главным объектом, на котором пыталось сосредоточиться ее сознание.

– Ты что, старый, мелешь! – услышала Вера громкий голос Алика. – Ты что, дубина стоеросовая, девчонку пугаешь!!!

– Так я что, – припугнулся вахтер. – Я, что народ говорит, передаю. Я – передатчик!

– А если ты передатчик, – посоветовал Алик, – попросись в армию вместо рации!

– Что это вы, Альберт Карлович, – обиделся Степаныч. – Если «народный», то над обычным человеком можно обзываться?

– Замолчи, уволю! – уже добродушно сказал Алик, придерживая Веру под локотки.

Степаныч, просидевший на сем месте несколько десятков лет, вдруг, представив себя не у дел, необычайно огорчился, но потом успокоился быстро, придумав, что напишет на пенсии книгу под названием «Вахтер», где Альберта Карловича выведет безголосым педерастом, который в зимнее время носит не шаляпинское пальто, а женское манто, трепанное молью. Особенно Степанычу понравилось, что манто моль сожрала! Ха-ха!..

Здесь на вахте появилась Лидочка.

– И что ты, Ванечка, такой злобный! – вспомнила «вечная» имя вахтера. – А помнишь, кто тебя на это место в сорок седьмом пристроил? Когда тебе жрать нечего было?

– Помню, – сконфузился Ванечка.

– Видела бы тебя твоя тетка Виолетта сейчас! – наигранно рассерженно произнесла Лидочка.

Степаныч действительно сконфузился, хотя тетки Виолетты почти не помнил, так как та умерла в пятьдесят первом. С тех пор минуло пятьдесят лет…

– Ну что, деточка, – обратилась Лидочка к обессиленной Вере, у которой лицо было цвета гашеной извести. – Поедешь с нами в больницу?

– Да! – затрепыхалась девушка. – Конечно…

– Тогда что же мы стоим?..

Прибывши в гостиницу «Звездочка», Ягердышка тотчас стал собираться в дорогу. Сложил нехитрые вещички в наспинный мешок и тронулся в путь.

Сначала он спросил милых прохожих, как пройти к Большому театру. На него посмотрели странно, но ответили, что надо идти на юго-запад, потом повернуть налево, потом направо, пройти через лес, держась правой руки, опять направо, перейти через реку, хотя лед уже тонкий, а там в Бирюлево и театр Большой…