Родимая сторонка
Шрифт:
Обгоняя его, Трубников удивился, что это не больной вовсе, а румяный русобородый мужик с открытым лицом и умными светлыми глазами.
— Вон где правление-то! — указал мальчик варежкой на большую старую избу с красным флажком на крыше крыльца. — Видишь?
— Вижу.
— Теперь один иди, а то меня тетя Таня ждет.
— Ну, беги. Спасибо тебе.
— На здоровье.
Уже подходя к правлению, Трубников оглянулся. В гору поднимался обоз с сеном. Мальчик и мужик в кошачьей шапке, свернув с дороги, стояли рядом в снегу, пережидая,
— Тетка Дарья, не гони в гору-то! — услышал Трубников сердитый крик мальчика. — Тяжело ведь коням-то.
— Бабоньки! — ахнула на втором возу молодуха в белой шали. — Указчик какой нашелся!
— Ишь ты, сопливик! — зло удивился бородач с третьего воза. — Командир какой! Думаешь, председателев сын, так и кричать на людей можешь?
— Неладно, братцы, делаете! — вступился за Ромку мужик в кошачьей шапке. — Так и лошадей спортить недолго.
— Свою бывшую жалеешь, дядя Тимофей? — засмеялась молодуха в белой шали. — Она теперь не твоя, обчая. Не расстраивайся зря.
Обоз повернул на задворки, должно быть, к скотному двору. Мальчик вышел на дорогу и бегом пустился с горы, а мужик зло плюнул, махнул рукой и, крупно шагая, стал догонять Трубникова.
Не успел Трубников обмести в сенях веничком сапоги, как мужик тоже поднялся на крыльцо правления и быстро вошел в сени. Лицо его было угрюмо и решительно. Но, уже взявшись за скобу, он вдруг увидел чужого человека и, будто желая дать ему дорогу, остановился в нерешительности у двери.
— Проходите вперед, папаша! — вежливо сказал ему Трубников.
В правлении сидело на лавках и просто на полу много людей. За столом рылся в бумагах черноусый костлявый человек в выцветшем пиджаке и полосатой синей рубахе.
Должно быть, это и был Синицын.
Все разом смолкли, увидев Трубникова. Он поздоровался и поискал глазами место, где бы сесть. Краснолицый мужичок с курчавой русой бородкой живо поднялся с лавки:
— Присаживайтесь.
Трубников поблагодарил и сел. Минуты две никто не говорил ни слова. Все настороженно и несколько неприязненно ждали, что скажет приезжий, желая узнать, откуда он и что ему здесь нужно. Но приезжий не торопился разговаривать. Он снял шапку и положил ее на подоконник, потом закурил папиросу, громко щелкнув портсигаром, и сам принялся с интересом оглядывать людей.
— Откуда будете? — начальственно спросил Синицын, устав ждать.
— Командирован сюда.
— Документы есть?
Все молча, любопытно следили за лицом председателя, пока тот читал командировочное удостоверение. Но вот он поднял голову, усы его шевельнулись в улыбке, а глаза приветливо блеснули.
— Данный товарищ послан партией на подмогу нам
Люди оживленно загалдели, полезли в карманы за кисетами, уже доверчиво взглядывая на приезжего.
— Может, отдохнуть желаете с дороги? — участливо предложил Синицын. — У нас тут заседание правления с активом. Не скоро управимся.
— Не беспокойтесь, — отмахнулся гость, — продолжайте, пожалуйста. Я тоже послушаю.
Синицын перевел посторожевший сразу взгляд на мужика, вошедшего вместе с Трубниковым.
— Тебе чего, Тимофей Ильич? Говори, да скорее. Видишь — некогда нам сейчас.
Мужик достал из-за пазухи какую-то бумажку, положил ее на стол и опять отошел к порогу.
Взглянув на нее, Синицын посуровел еще больше и быстро поднял голову.
— Кто писал тебе это заявление?
— Так ведь сам я грамотный, Иван Михайлович.
— Врешь. Не твоя это рука. Меня не обманешь, я вижу. Кулацкая рука писала тебе данное заявление!
Мужик ничего не ответил, глядя угрюмо в угол. Грозно сверкнув на него глазами, Синицын бросил заявление на край стола.
— Ты поддался злостной кулацкой агитации! Бери сейчас же его обратно. Пока не поздно, одумайся. Иди.
Но мужик не взял заявления, а, держась уже за скобку, сказал решительно:
— Так что, Иван Михайлович, прошу меня из колхоза выключить. А силой держать — нет у вас такого права…
— Значит, по-твоему, силой тебя заставили в колхоз вступить? — уставился на него красными глазами Синицын.
— Силой не силой, а все ж таки…
— Ну, ну, договаривай.
— Понужали, все ж таки.
У Синицына лицо покрылось багровыми пятнами.
— Вас не понужать, так вы до самого коммунизма на своей полосе будете сидеть. А нам ждать некогда. Хватит, пожили в нужде-то!
С трудом уняв дрожь в руках, он сел и глухо спросил мужика:
— Какая же твоя причина? Говори.
— Не могу я, Иван Михайлович, без сыновей на такое дело решиться. А как они будут не согласны? Тогда что?
— Опять врешь. Сыновья у тебя все трое на заводе работают в городе. Нам это известно. Не будут они препятствовать тебе. Бери заявление-то!
— Нет уж, выключайте, — надевая шапку, сказал мужик, но без прежней уверенности.
— Н-ну, смотри, Тимофей Ильич! — постучал пальцем по столу Синицын. — Раз ты на кулацкую сторону подался, то и у нас другой разговор с тобой будет.
Ни на кого не глядя, мужик постоял недвижно у двери в тяжелом раздумье, вздохнул и вышел, медленно закрыв за собою дверь.
Все долго и тягостно молчали, только слышно было, как сердито ворошил Синицын бумаги на столе.
— Саботажники! — исступленно закричал он, хватая со стола в горсть кучу затасканных и мятых листков и потряхивая ими. — Поддались кулацкой агитации! Ведь это что же, товарищи? Развал колхоза! Шесть заявлений о выходе. И все от середняков! Они разваливают, а мы тут слюни распускаем…