Родимое пятно. Частный случай
Шрифт:
— Я здесь живу, но там делать нечего.
Он взял в сарайчике лопату и окинул взглядом сад, будто раздумывал, с какого дерева начать садовые работы. Он подошел к невысокой груше, сказал:
— Дюшес, — отмерил от нее двадцать пять ступней и вручил лопату Лебедю:
— Копай, ты молодой.
Лебедь копнул пару раз и спросил:
— Извини, дорогой, а не боишься, что я тебя вдруг стукну лопатой?
Иванес отошел, сорвал грушу, надкусил:
— Незрелый… А Норе ты не продашь. Тридцать они не дадут, они себе и так купят. Про меня молчи.
Когда лопата стала упираться во что-то твердое,
— Отойди и отвернись, — сказал Иванес.
Лебедь слышал, как что-то шлепалось на землю, затем как лопатой забиваются гвозди в фанерную крышку, затем как засыпается яма.
— Ага, забирай, — пропыхтел Иванес; на свежевзрыхленной земле у него под ногами лежали пачки денег.
Лебедь был несколько обескуражен спокойным бесстрашием этого человека.
— Посчитай, — кивнул вниз Иванес и направился к дому.
Лебедь быстро собрал пачки в черную авоську, сверху сунул несколько груш. Мелькала мысль, что надо вернуть билет, — но как? как? Надо было настаивать на сорока!..
— Так я и живу: работа — дом, дом — работа, — жалобной скороговоркой объяснял Иванес, когда Лебедь подходил; Иванесу вздумалось обкосить траву вдоль забора, и теперь в руках он держал косу.
— За мной сейчас опять друзья приедут, я бы подвез, да тебе лучше твой ход. А то закопай там, — он кивнул на сад, — приедешь как сможешь…
Лебедь выбежал на шоссе, остановил какой-то грузовик. «Облапошили! — отчаянно думал он. — Как мальца! Я, считай, полгода корячусь, глаза испортил, мозги свернул… да с лопатой в этом саду за неделю миллионщиком станешь!» Авоська жгла ему руки, когда он ехал в автобусе. «Молодой человек, вы не пробили талончик, — сердито сказала ему какая-то женщина. — Не забывайте, ведь оштрафуют. А еще с косичкой…» На остановке Лебедь выскочил как ошпаренный, сдерживал себя, чтобы не пуститься бегом… Кроль читал с женщиной детскую книжку. «Хороший у вас Кроша, — сказала она: — А вот деньгами вы нас обидели!» Она демонстративно сунула Кролю в нагрудный карман денежную купюру и какую-то белую бумажку. Лебедь схватил Кроля, помчался к себе наверх. Суматошно собрал все вещи в сумку, сурово велел Кролю не выходить из комнаты и спустился вниз, на кухню. Нора кормила детей; сказала ему: «Не курите», когда он сел у окна с папиросой. Тут позвонила междугородная. Нора коротко сообщила в трубку, что Иванес говорил «тридцать». Затем внимательно слушала, строго глядя на расшалившихся детей… Положила трубку, взяла обоих мальчиков за уши, а Лебедю сказала:
— Двадцать четыре.
Он раздумывал, как будет она проверять, а вслух сказал:
— Двадцать пять.
Ушел опять наверх, взял свои пожитки и пацана; его усадил за руль, дав пару груш из авоськи. Вернулся на кухню. Детей уже не было, Нора мыла посуду.
— Хорошо, двадцать четыре, — сказал он.
— Завтра, когда приедет Иванес…
Стемнело, Лебедь наконец счел место подходящим. Съехал с шоссе к озерцу, сменил номера. Было прохладно. Кроль до истерики не хотел купаться или хотя бы помыть голову холодной водой. Лебедь зажал его коленками, помыл голову, затем, задрав ему подбородок, обработал растворителем
— Теперь спи, Константин. Завтра купим тебе танк. Мы же друзья. Ничего страшного не случилось. Просто я навел порядок, — грустно объяснял Лебедь. Костька лежал на заднем сиденье, уткнувши лицо в спинку, нервически всхлипывал. Лебедь поджег парик и швырнул его в камыши. Принялся за пятно у себя на щеке. Спирт лишь разгорячил щеку, и тогда, не обращая внимания на сильное жжение, он обработал пятно растворителем. Щека горела, но он еще раз протер ее растворителем и бросил пузырек в воду. Сменил одежду, старье облил остатками спирта и поджег. Погнал машину на север. Деньги сложил в два пенала и закопал в двух местах под мостом через какую-то речку.
В Ростове-на-Дону он задержался: поменял шины, запасся бензином; Костьке дал снотворного и выспался вместе с ним. В Серпейск они приехали ранним утром. Рассматривал в зеркальце свое лицо; щека горела и очень выделялась. Он скребанул по лбу куском кирпича — получилось вроде ссадины в пол-лица, — залепил ее длинными полосками лейкопластыря. Им открыла Людмила, расцеловала спящего Костьку, унесла его к себе, сказав: «Ложись здесь, на Костькином диване». Лебедь выкурил на кухне сигарету, напряженно припоминая подробности — так, фальшивки сжег, пеналы выбросил, документы сжег, денег при себе только мелочь на бензин… — аут, кемарь, братец. Не раздеваясь, рухнул на Костькин диван. Пахло чем-то близким, родным… — Костькой? Вчера, когда проснулись, он спросил:
— Пап, а где у тебя родина делась?
Пришлось вдалбливать и внушать, что ничего не было, что это просто Костька ошибается или запамятовал.
— А что такое «запамятовал»?
— Это когда помнится одно, а за памятью совсем другое…
Пока нормалек, Людке успел ввернуть, что Костька прибаливал…
Утром, собираясь на работу, Геннадий Акимович испытал неприятное колебание чувств хозяина и главного здесь человека.
— Опять этот белый жук… Пьяный, что ли, не разделся-то? А костюмчик не ношен, пролежал в чемодане.
Слова эти обращались к Людмиле; ей тоже к девяти в эти дни.
— Тебе кофе или чай? — спрашивала она. — За рулем же был, устал, видишь, как уткнулся.
— У нас что, семья или проходной двор? — ворчал Геннадий Акимович: — Семья — это надежная ячейка общества…
— Ничего не попишешь, — слегка улыбнулась Людмила, — но это тоже член нашей ячейки.
Она оставила Лебедеву записку, что придет где-то после часа, и чем подкормиться, когда встанут.
— Вечером чтоб его не было, — буркнул Геннадий Акимович при расставании на улице.
Вечером Людмила рассказала ему, что, когда они с Маргаритой пришли, оба Лебедевых еще спали. Им приготовили завтрак. Сразу после завтрака Лебедев засобирался уезжать, и тут Маргарита— «ее стиль!» — напросилась с ним: мол, она этим летом не отдыхала, до начала года еще неделя, а у нее отгулы за трудовую четверть, оставила Людмиле заявление для директора.
— А что твой дорогой?
— Да у него ссадина в пол-лица, он плохо себя чувствует; а она умеет водить машину и права есть.
Геннадий Акимович взялся было поиграть-позаниматься с Костькой, но тому, видно, Кавказ не на пользу — стал рассеянным и капризным.