Родина Богов
Шрифт:
День спорили между собой, второй и уж слушать не хотят друг друга, вот-вот схватятся в рукопашной, поскольку каждый ступивший на вечевую площадь лишался всякого оружия. И некому было рассудить росов, ибо Родислав, по обычаю, снял с себя власть, ударив в вечевой колокол, а старцы и боярые мужи сами разделились и тоже встали один на другого. Русов же, как в старину бывало, призывать в судьи не захотели, мол, им тоже выгодно избавиться от обров, так что с полунощными они заодно будут. А обратиться к волхвам со Светлой горы или к бессмертной Вящеславе – дело долгое, да и то скуфь не надеялась, что рассудят они по справедливости,
По вечевому правилу, если не было достигнуто согласие в первые три дня, а спор облекался в непотребную ярость, то блюдящие на вече порядок араксы, коими обыкновенно выступали калики перехожие, становились между сторонами и уводили их с площади в разные части города до нового восхода, чтоб улегся гнев, усмирились уста и остыли головы. Полунощных и полуденных князей кое-как оторвали друг от друга в полдень, но оставшись сами с собой, они еще до заката не могли успокоиться. Словене настаивали, чтоб с утра все же призвать варяжских старцев в посредники, а скуфь настолько разъярилась, что обругала своего князя Родислава и вознамерилась с восходом покинуть вече и разъехаться по домам. Де-мол, ты, государь, не можешь с обрищем справиться, так вздумал к нам его прогнать, и нам ничего не остается, как вернуться назад, исполчиться по всему пограничью и не пускать гада ползучего.
И верно, заседлали коней на рассвете, вскочили в седла и, не попрощавшись, ускакали, обиженные. Им ворота настежь распахнули, ибо вольных никто и держать не вправе. Тихо стало в Благороде, хотя уж не спал никто, призадумались словене: незнаемое дело, чтоб князья росов разделились и покинули вече, так и не достигнув купномыслия либо согласия. Не бывало еще такого по всему паросью, и что теперь ждать, неведомо. Затвориться скуфи в бескрайних степях нельзя, хоть и грозились они сгоряча – стены не выстроить, рвом не окопаться и даже застав не поставить столько: коль вздумает обрище, найдет лазейку. На тысячу гадов ползучих распадется, просочится, как полая вода, а уж вырвавшись на простор, вновь соединится в чудовище многоголовое и пойдет гулять огонь по городам и селениям. Мало того, прослыша о княжеском раздоре, обрище лишь вдохновится, ибо Скуфия не получит помощи Словении, а тем паче, русов, коль пошла против вещего собрания. Гордые речные варяги, что держат в руках все устья рек, а значит, и торговые пути росов, скажут – не хотим стоять за вас и уйдут в свои желанные полунощные края, а за ними и расы, что веселят все паросье да ходят за море со своими забавами, будто бы петь да плясать, но на самом деле вызнавать, что готовит против варваров ромейский император.
И разорвется арварская кольчуга, раскатится по колечку...
Покуда полунощные росы сокрушались да гадали, что будет, борзые кони да утренний ветер остудили горячие головы скуфских князей. Должно быть, сами спохватились, что негоже сердиться на своих братьев и покидать вече до срока, а лучше миром решить спор, дабы не оторваться от арварского народа и не остаться в одиночестве и против обрища, и против ромеев, подпирающих кораблями побережья Русского моря. Едва солнце восстало, как застучали в ворота, мол, отворяй, это мы, скуфские судари, на вече едем.
Родислав тем часом уж готов был в колокол ударить, чтоб с восходом продолжить вещий совет, но остановил руку и обождал, пока полуденные росы спешатся да встанут на
И огласил колокол весь Благород, но не успел еще погаснуть его звон, как скуфь вскинула руки и в единый голос молвила:
– Русы предали нас! Они сговорились с обрищем, имея свою выгоду. Они ищут мира за счет своих братьев, отдавая нас на истребление! А когда сгинет скуфь, обры примутся за вас, словене!
Замерла площадь, а люди, виснувшие на городских стенах и крышах домов, затаили дыхание. Араксы же, чуя предзнамение бури, изготовились, чтоб отделить словен и скуфь, если они сшибутся в следующий миг.
Но тут встал один из вещих старцев, тронул медным навершением вечевой колокол.
– Подтверди слово свое, скуфь.
Князья головы обнажили – перед Правдой, затем привели человека, накрытого парусиной, выставили перед вечем и сдернули покрывало.
– Спросите, он подтвердит наши слова.
– Кто этот человек?
– Жрец бога Мармана.
– Он – богодей?
– Нет. Был пленен исполином в ромее и привезен в дар своему отцу.
– Почему он здесь?
– Князь и Закон русов дал ему свободу и отпустил.
– Почему отпустил? – закричали все хором.
– По обычаю жребия! Словене в тот час взметнули руки.
– Он раб! А раб потому и подтвердит все, что скажет господин!
– У свободного раба нет господина! – воспротивилась скуфь.
– Но нет и воли, чтобы говорить Правду! Старец тронул посохом колокол.
– Вспомните вечевые обычаи. Пусть скажет свое слово, а мы услышим ложь.
Покуда судари росов унимали страсти, разглядывая бритого и невозмутимого иноземца, погашенный старец начертал кон и велел переступить его. Жрец не спеша подобрал полы черного савана и полный достоинства шагнул через черту, и вечевеки загомонили, будто ветер пробежал.
– Я подтверждаю слова скуфи, – вымолвил он, храня спокойствие. – Русы замирились с обрами, отдав росов на заклание. Я слышал это сам, когда рус Сивер договаривался с богодеями.
– Раб лжет! – хором закричали словене. – Русы оставили своих сыновей в залог, чтоб обры отошли от наших городов. Они жертвуют своими детьми, дабы утвердить мир! А чем пожертвовали скуфьи, прежде чем обвинять русов?
– И вы сговорились! – парировали полуденные росы. – Но знайте, варяги так же отдадут вас обрищу!
Вещий старец коснулся колокола и скуфьи спохватились, что свидетель слышит то, что не должен слышать, накрыли его парусиной и уж было хотели увести, но блюститель Правды выставил посох.
– Оставьте его нам.
У князей на лицах в тот же миг вызрело недовольство и руки потянулись к скуфейчатым шапкам, дабы ударив оземь, высказать противление, мол, это мы привели свидетеля, однако сдержались, не посмев нарушить вечевое правило. Араксы же взяли жреца и отвели в стенную башню.
И это была единственная минута, когда на площади стояла полная тишина...
С заходом солнца, когда пыл полуденных росов несколько спал, Родислав позвал их в свои палаты, за стол усадил, наполнил братину священным пьяным медом, сам приложился и по кругу пустил. Сурово смотрели князья, однако же не могли не принять угощения государя, иначе бы показали, что выходят из-под его воли. Вкусили они братского меда, но не взвеселил их хмель, напротив, еще более угрюмыми сделал.