Родина крылья дала
Шрифт:
Шли пятые сутки. На довольствие нас еще не поставили. От голода кружилась голова и подташнивало, от жары и слабости по лицу тек пот. Деревенская стеснительность не позволила мне попросить у кого-нибудь перекусить. А тут еще — экзамен.
Условия задачи начинались обычно: «Из пункта А в пункт Б вышел поезд…» Дальше я представил поезд, в котором приехал в Балашов: Москва — Камышин, услышал мерный вагонный перестук и… заснул. Снилось мне, что лежу на третьей полке, а внизу — стол с различной едой. Ребята, с которыми ехал, подают мне куски сала с хлебом, мясо, печенье, лимонад…
Видимо, это был единственный случай, когда абитуриент заснул на экзамене. Но такое, признаюсь, случилось!..
Экзаменатор подошел ко мне, спящему, взял за шиворот и вывел в коридор. Трудно сказать сейчас, долго ли я приходил в себя, но, осознав происшедшее, понял трагизм своего положения: вот тебе и академия, вот тебе и летчик, вот тебе и полеты на спутниках.
Я разозлился: разве ж так можно?! Стал спрашивать офицеров, кто в училище ведает вопросами поступления. Мне назвали полковника Владимирова. И показали его кабинет.
— Вас что здесь интересует, молодой человек? — спросил невысокого роста полковник, когда я вошел в кабинет.
Как мне теперь представляется, мой ответ был достаточно глупым.
— Ищу умных людей, — пробормотал я.
Мой ответ рассмешил полковника.
— Тогда по адресу. Слушаю.
Рассказ был долгим. Про Ленинград, поезд, приезд, про сон на экзамене от голода.
Нет, не зря я сказал, что в жизни очень много зависит от случайной встречи с хорошими людьми. Другое дело — случайны ли эти встречи…
Через десять суток я снова писал условия задачи на экзамене по математике. Наконец — вздох облегчения: все экзамены сданы на «отлично»!
И вот пошла, потекла курсантская жизнь. С радостью надел я курсантскую форму. Нравилось все: гимнастерка, бриджи, сапоги, пилотка, золотистый галун с голубым просветом на погонах, эмблемы. На каждое занятие ходил как на праздник, никакие трудности не пугали. Учеба давалась легко, и спустя семестр моя фотография заняла место на Доске почета, среди отличников. Кроме того, не боялся никакой работы. Товарищи по отделению, правда, частенько этим пользовались: отправлялись то на свидание, то на консультацию, а меня просили за них поработать.
Казарменную территорию убирал так, что «самый главный воинский начальник», гроза всех курсантов, старшина Середа не придрался ни разу. Заговорщически подмигивал, всегда повторяя одно и то же:
— Высший «мухомор» должен все уметь.
Нас, курсантов высшего училища летчиков, он безобидно окрестил «мухоморами».
Вечерами я часто всматривался в небо, искал звездочки-спутники. Где они там летают? Как устроены? Есть ли место для кресла пилота? Спутников я не находил, но балашовское небо становилось все роднее и роднее. После суровой приволжской зимы весна наступала дружно и напористо. Безоблачное весеннее небо сияло необыкновенной лазурью. Мечтая, я видел себя летящим в этом необъятном просторе. И даже непроизвольно писал стихи. Строки возникали легко и просто:
ТыДа простит мне высокая поэзия, но мне казалось тогда, что лучше о небе не написал ни один поэт. И я не стесняюсь тех возвышенных чувств и сейчас. Они остались в сердце навсегда.
Наша курсантская жизнь вошла в нормальную колею. Строгий воинский распорядок от подъема до отбоя уже никого не тяготил, появилось даже свободное время. Более двухсот юношей со всех концов нашей Родины жили одной дружной семьей. Работали спортивные секции, кружок научно-технического творчества, наладилась самодеятельность.
И вот первое комсомольское собрание. Со школьной скамьи и до настоящего времени я с огромным уважением отношусь к силе и действенности комсомолии. Забегая вперед, скажу, что после училища мне, молодому лейтенанту, довелось возглавить комсомольскую организацию эскадрильи, работать в комитете комсомола полка.
Наше первое комсомольское собрание в Балашовском высшем военном авиационном училище летчиков было — это я отлично помню — очень бурным. Выдвигали кандидатуры в состав комитета комсомола.
Было несколько неожиданно, что Аркадий Полоник выдвинул от третьего классного отделения мою кандидатуру.
Лично я считал, что в состав комитета должны войти курсанты, имеющие опыт полетов в аэроклубах, поработавшие год-два на производстве. Поэтому, услышав свою фамилию, сильно смутился. Да и некоторые другие курсанты засомневались. Но Аркадий настаивал:
— Коваленок еще в школе был на комсомольской работе. Значит, способен повести за собой коллектив, парень самостоятельный. Да и жил он в деревне, много трудился. Это из характеристики видно. В училище тоже отличается особым трудолюбием. Учится только на «отлично».
Я был избран в комитет комсомола единогласно.
На первом заседании комитета комсомола курса секретарем был избран Геннадий Кирилловский, я стал его заместителем. Кто знает, может, это собрание и определило судьбы членов нашего комитета.
Многие мои товарищи по курсантской жизни стали политработниками, командирами авиационных частей, соединений, заняли руководящие должности в авиационных соединениях. Погоны генерал-майора авиации — у таких опытных командиров, как Виктор Константинович Трапезников, Юрий Петрович Липунцов, Иосиф Иванович Козий, Константин Михайлович Власинкевич, Аркадий Михайлович Полоник.
…Комсомольская работа требовала и времени, и усилий, и — главное — опыта, которого у нас еще не было. Не премину вспомнить капитана Борисова — помощника начальника политотдела училища по комсомольской работе. Это был настоящий педагог и чуткий старший товарищ. Его советы, идеи, предложения были всегда к месту. Со временем он возглавит Курганское высшее авиационное военно-политическое училище, а позже станет начальником политотдела Военно-воздушной инженерной академии имени профессора Н. Е. Жуковского.